Маминого первого мужа звали Гарольдом. Он отец моих старших сводных братьев Марка, Майка и их сестры Моники.

С ним мама развелась, после чего познакомилась с двумя мормонскими миссионерами, которые произвели на нее такое значительное впечатление, что она решила принять их религию и переехать в Юту. Там она встретила человека по имени Лавар Уилкинсон – моего будущего отца. Они поженились, и родились мы с сестрой. Когда мне было всего три года, родители расстались из-за неисправимого несходства характеров.

Мама снова вышла замуж, ее мужем стал Ричард, и у них родился мальчик, которому дали точно такое же имя. В семье его называли Ричардом-младшим. Ричард-старший появился в нашей жизни, когда мне было пять лет, и до моих восьми лет он был мне приемным отцом. Он был неплохим человеком и хорошо с нами обращался, и все же мама развелась, чтобы снова выйти замуж – теперь за человека по имени Дэнни, который был гораздо моложе ее.

Дэнни поначалу ладил с мамой, но позже стал с ней груб и нередко ее бил – несколько раз она даже ходила со сломанным носом. Нас с сестрой он порол ремнем и еще в качестве наказания закрывал меня в чулане, где стоял пылесос.

Тогда наших старших сводных братьев отправили жить к дяде, а Моника вообще уехала жить в чужую семью. Элейн, Ричард и я оказались в тяжелой ситуации. Получилось так, что из всех нас только я могла побежать за помощью, когда ссоры между мамой и Дэнни грозили ей физическим насилием. Думаю, все вокруг даже больше опасались маминого гнева, чем побоев: каждое обращение за помощью грозило нам неприятностями от нее, ведь так семейное насилие приобретало огласку.

Маме потребовалось несколько лет, чтобы собрать все свои силы и выйти из этих разрушительных отношений. У меня же много лет ушло на то, чтобы понять, что́ заставляло ее терпеть ситуацию столь долго. Размышляя над этим сейчас, я понимаю, что она попала в водоворот взаимозависимых отношений.

Как бы там ни было, маму эти неудачные браки не подкосили. Она всегда обеспечивала нашу жизнь и твердо стояла на ногах в обществе, которое негативно относилось к разведенным женщинам. Мама работала гладильщицей в прачечной, занималась уборкой квартир, по ночам училась печатать на машинке. В конце концов ей удалось вернуться в школу, где она преподавала английский язык и помогала решать юридические вопросы. После опыта с Дэнни она уже больше не доверяла мужчинам. Думаю, она искала настоящую любовь, ведь она была сильной женщиной, достойной быть с сильным мужчиной, хотя такового и не встретила. Я всегда восхищалась и до сих пор восхищаюсь ее отважным характером.

Если говорить о ее религиозности, то воспитывалась она в среде баптистов; перейдя к мормонам, она приняла систему верований, приемлемую для обеих религий. Это означало, что в детстве мы твердо усвоили одно: если даже мы сами не отправимся в ад за собственные грехи, то туда точно отправятся все остальные.

Священное Писание было ее ежедневным чтением, она и нам его читала, пока мы были детьми, и эти тексты до сих пор крепко сидят в моей памяти. Ей хотелось, чтобы мы внимательно ее слушали, она изо всех сил старалась сделать нас хорошими людьми. Став старше, я испытываю за это благодарность к ней. Она научила меня молиться, она научила меня петь. Мама играла на гитаре, а мы все, как одна семья, ей подпевали. Еще для нее было важно, чтобы ее дети выступали на всех церковных мероприятиях. Когда мы были совсем маленькими, она наряжала нас с сестрами в пышные платьица и ставила по обе стороны от себя. Если кто-то из нас начинал вертеться, она щипала нас, чтобы заставить стоять смирно.

Большая часть нашего детства была посвящена уборке и наведению порядка в доме. Наша мама была патологической чистюлей – еженедельной рутиной был разбор шкафов, протирание рамок на картинах и оконных рам. Швабрами она не пользовалась в принципе – по ее убеждению, мыть полы можно только руками и стоя на коленях. Моника следует материнским заветам и по сей день, и даже больше того: для нее нормально чистить пыль внутри выключателей на стенах, снимая с них крышечки, и вставать посреди ночи, чтобы вытереть пыль с посуды в серванте.

Мама была твердым сторонником дисциплинарного воспитания и поркой не гнушалась. Любые предметы годились для того, чтобы восстановить в доме мир и гармонию, – линейки, палки от метлы, ботинки. Но достаточно было успешно увернуться от ее гнева в первые несколько минут бури, как она успокаивалась. Я это первой поняла. Пусть мои братья и сестры покорно стояли перед ней, но я – нет, я спасалась бегством, пряталась в первом попавшемся укрытии, обычно где-нибудь под кроватью, чтобы она до меня не добралась. Мама весила чуть больше 50 килограммов, но удар ее руки был весьма мощным.

Мое взросление пришлось на сложный период, денег не хватало. Однажды – мне было 13 лет – у нас не было подарков на Рождество, и я помню, как это расстроило маму. Уже спустя годы я сама столкнулась с подобной ситуацией и решила, что больше такое не должно повториться.

Я всегда ощущала: что-то странное есть в моем положении. В возрасте 13–14 лет, сметая пыль с и без того чистой мебели, я нередко застывала перед зеркалом и спрашивала себя: «Почему они не знают, кто я такая? Почему моя семья не спасет меня?» Мне представлялось, что я принадлежу к какой-то древнеегипетской семье, которая каким-то образом должна меня обнаружить.

Помню, мне хотелось, чтобы люди любили меня, но они, казалось, были слишком заняты, слишком погружены в свой мир. Я постепенно приходила к пониманию, что они не были в состоянии любить меня, потому что не знали, как это делать, или потому, что они не любили себя, или потому, что они не умели принять любовь. Уже в этом раннем возрасте я знала: мне предстоит полюбить людей, чтобы они научились любить других. Наблюдая за жизнью мамы и за ее неудачным опытом создания взаимоотношений, я понимала, что меня устроит только настоящая любовь.

Как я успела сказать, мои родители развелись, когда мне было три года, и ребенком я редко видела своего отца. На моем горизонте не было отцовской фигуры, но мама привила мне иное знание – о том, что у меня есть Отец Небесный, Который всегда готов меня выслушать. Мне говорили, что Он наблюдает за всем, что происходит в моей жизни. Так, еще будучи совсем маленькой, я установила отношения с Небесным Отцом. Время шло, росло и мое доверие к общению с Ним, и в определенный момент я стала ждать результатов тех посланий, которые я от Него слышала.

У мамы на устах всегда было имя Иисуса, она упоминала его по разным поводам, но я долго не могла понять, как Иисус связан с Отцом Небесным. Вот что мне приходило в голову: «Зачем молиться Иисусу, если я могу говорить с Создателем? Разве не с Ним следует вести разговор?» Эти незрелые детские вопросы довели меня до беды, и вскоре я зареклась их задавать, замкнув свой рот на замок. И все же со временем я начала понимать, почему Христос и пророки были у людей на устах.

Однажды я посетила церковную конференцию, на которой один из докладчиков затронул тему родственных душ. Он говорил о том, что ничего такого на самом деле не существует, что ждать кого-то, кого мы якобы встретили еще на Небесах, совершенно неправильно и что нам следует связать свою судьбу с теми, кого мы видим перед собой, и посвятить себя им с максимальной отдачей. Хотя и еще совсем юная, я интуитивно знала, что это не так, что в этом мире точно есть моя родственная душа. Это знание прошло со мной через годы несчастий и не отпускало меня даже в те моменты, когда я сама пыталась опровергнуть его, заключая компромисс в пользу рядовой любовной связи. Я верила в существование настоящей большой любви – как в книгах. Моя сестра желала стать учительницей, меня же интересовало только одно – как бы поскорее влюбиться.

Мое детство прошло в частых переездах. Я начинала учиться в одной школе, из которой через несколько месяцев была вынуждена перейти в другую. Учебе все это плохо способствовало.