С долей незаурядного упорства он повернул ключ, отомкнув держащуюся на ржавых петлях дверь, обитую коричневым дерматином, и, сильно дернув, открыл ее, вошел первым. После него зашла она, закрыла за собой дверь и повернула ключ на два оборота. Зашла, оставив за порогом тяжесть минувшего дня, усталость, давящий ритм большого города и соседей, на искреннее приветствие отвечающих озлоблено и смотрящих на Олега и Диметру как на внезапно вторгшихся на землю инопланетян; смотрящих на ее яркий маникюр и зачастую розового цвет блузки, на его типично мужские манеры. Здесь, где редкие машины прерывали тишину, можно было отдыхать и чувствовать себя «в своей тарелке» особенно по будням, когда жизнь стремительно перетекала ближе к центру города, оставляя район почти что безлюдным. Если выйти рано утром, то подъезды и близлежащая территория выделялась нагромождением пустых алкогольных бутылок и банок, пустыми коробками и пузырьками из под аптечных препаратов, способных резко и незабываемо менять состояние сознания абсолютно легально. Ранним утром возле круглосуточной аптеки всегда дежурили несколько примелькавшихся лиц с красными от лопнувших сосудов глазами и трясущимися как у паркинсоников руками. Поразительным Диметру всегда полное отсутствие у них какой либо ксенофобии. В аптеку, в которой из под полы без рецептов опускались сильнодействующие антидепрессанты, транквилизаторы, обезболивающие для раковых больных и средства для диссоциативной анестезии можно было придти и не сняв макияжа, и оставив яркий лак на ногтях, и даже помаду на губах, которая так нравилась Олегу – ни какой ксенофобии не было и в помине. Максимум, что было – это трясущийся подросток, жалобно просящий немного мелочи на очередную ампулу. И при этом всегда происходило самое смешное.. У Диметры всегда спрашивали про назначение врача, когда она покупала противозачаточные таблетки – единственный легальный источник женских гормонов. Ей трудно было сохранять серьезное выражение лица – внутри нее все хохотало безудержно, когда она брала сдачу  и синюю коробочку таблеток, содержащую синтетические этинилэстрадиол и дезогестрел. Действие эстрогена и прогестагена она чувствовала самое разнообразное: от поднятия настроения до беспричинной слезливости, а жизнь без гормонов приводила к глубоким депрессиям. Поэтому она принимала их сразу, едва успев отойти от аптеки. Олег же, напротив, всегда сохранял выдержку, принимая или вкалывая шприцом гормоны только дома, строго раз в две недели. При всей его железной выдержке он был склонен к поступкам, своей гениальностью способным потрясти даже самое изощренное воображение. Он мог, раскинув руки и ноги, лечь на проезжую часть и, отражая в глазах всю бесконечность неба, крикнуть не жалея голоса о том, что дарит Диметре весь мир. Эхо при этом разлеталось по всем улицам.

Олег открыл дверь тумбочки, в которой лежало множество ампул и таблеток и прокомментировал, убирая пару ампул из кармана далеко к стенке:  

– Два дерева глюков в лесу гормонов.

– Прячешь? – Подошла к нему Диметра и спросила.

– Угу. – Крепко обнял он. – Ты не распространяйся никому, а то синеполосое такси приедет да в отель с небом в клеточку увезет. Доказывай потом, что мы не торчки и не обдолбыши, а просто от жизни отдыхаем так.

Отдых от жизни, заключающийся в приеме различных аптечных веществ, изменяющих состояние сознания, был одним из излюбленных ими способов времяпрепровождения, при котором они достигали полного взаимопонимания. Это было одной из точек соприкосновения. Любил ли Олег Диметру? Ни он, ни она никогда не задавались таким вопросом. Он позволял ей жить  себя дома, разрешал ей гладить свои рубашки и управлять бытом в большей степени из–за взаимопонимания – он вел точно такой же образ жизни, что и она: экспериментировал с препаратами, искал и находил способы легальной покупки гормонов, искал взаимопонимания. Прожив типичное, полное непонимания детство, он проделал нелегкий жизненный путь, в конце концов приведший к обретению собственной квартиры, где бог и царь он сам. И этим же он невольно осуществил мечту своей обожаемой Диметры, мечту жить отдельно от родителей и их странных друзей, считавших ее то неадекватным подростком, то психически больным человеком, то членом некой секты. Жизнь с любимым была апогеем счастья, личной свободы, ведь ей довольно часто дома устраивали скандалы словно Диметра еще подросток и это продолжалась, когда ей уже было лет двадцать – ругань за расширенные зрачки и веселость. Их понимание друг друга было настолько глубоким, что порой не требовалось слов. Олег почти всегда замечал ее страхи и тревоги.

– А за это забрать могут? – Посмотрела в его глаза она.

– Да. За хранение этого медицинского препарата дома уголовная ответственность наступает.

– Как странно, – удивилась Диметра. – Это же не наркотик, а лекарственный препарат.

– Что поделать, такие у нас законы.

– Глупость!

– Согласен. – Олег подошел к компьютеру, включил и сел в офисное кресло, в ожидании загрузки поворачиваясь то  влево, то вправо. – Я почту разгребу: твою, мою.

– Давай. А я посуду пойду помою.

Вода, скопившиеся в раковине, тарелки, вилки, кружки – все это не мешало мыслительным процессам. Мытье посуды было для нее одним из тех скучных дел, которые доведены до автоматизма: руки, казалось бы, что–то делают отдельно от мозга, а мозг в это время глубоко в мыслях, тревожащих своей таинственностью. Мысли о фиксированности будущего. Имеет ли право на жизнь утверждение о том, что будущее – это процесс вовсе не динамический и вовсе не процесс, а сотканное создателем полотно?

Олег, вытянув ноги и положив одну на другую, лежал на диване и смотрел на потолок таким живым взглядом, как будто на той ровной поверхности проецировался интересный фильм. Диметра, будучи нестабильной эмоционально и подверженной перепадам настроения сродни качелям, перепадающим то в радость, то в уныние; она всегда поражалась внутренней настройке Олега на радость – позитивной картине мира. Он мог сидеть тихи, молча и не улыбаться, но его огоньки в глазах говорили за него. Этот хулиганский блеск рискового человека нельзя было спутать ни с чем.  Увидев Диметру он мгновенно вскочил с дивана и пригласительно сел, провожая ее взглядом.

– А нас с тобой на поэтический вечер приглашают: на твою почту целых два приглашения кинули, на мою – одно. – Он поднес сигарету ко рту, затянулся и передал Диметре.

– Я не пойду. – Она села рядом с ним и, взяв сигарету из его рук, тоже затянулась. –  Стихов я своих наизусть не помню, да и люди там не знакомые. – Он докури л переданную Диметрой сигарету – на была последней в доме.

– Так вот и познакомимся. Я там от силы двоих там знаю.

– Сам бы сходил – тебя там хоть знают немного.

– Я без тебя не пойду, – сказал как отрезал он.

– Ну зай, – наморщила лоб она. – В скоплении людей я себя не комфортно чувствую, сам же знаешь.

– Людей там не так много будет, зато среди творческих людей побудем.

– Лучше б полетать.

– А это не сегодня. Я тут водочки сто пятьдесят хряпнул, пока ты посуду мыла. Хорошо так. А дурь с алкоголем лучше не мешать.

– Что правда, то правда.

– И тем более с твоим давлением. Этот препарат ведь процентов на сорок повышает АД.

– Волшебные капли тоже.

– Не настолько.

– Капли – это ладно, а дурь из тумбочки тебе сегодня не дам. Это мне, гипотонику, даже после бухла можно, а тебе – нет.

– Ну вот…

– Подожди. – Он задумчиво посмотрел на нее и почесал затылок. – Был у меня один препаратик. Найду – пирушку в ванной устроим. Сиди тут.

Мир странно пустел, когда он уходил даже на расстояние прихожей: стены казались серыми и безрадостными, на потолке маячили грустные тени одиночества.

– Ты чего пригорюнилась? – Он потеребил ее за волосы и протянул сироп от кашля в алой коробочке. – На, подсласти жизнь.

– Ооо, – протянула она радостно, узнав в этом препарате вызывающий эйфорию сироп от кашля. – Ты и не говорил, что у тебя это есть.