- Ну я, кажется, заговорился, - наконец спохватился Прокудин. Нальем в лампу керосина и - спать.
Не одеваясь, он вышел в сени, принес оттуда из-под керосина баклагу.
- Только уговор, завтра от меня не отставать, - предупредил он. - Лес глухой, малоизвестный. Заплутаете, как те журавли с Касьянова брода...
Заправив лампу, старик, кряхтя, полез на печку. За ним ребята.
- Дедушка, - вдруг зашептал Коля. - А потом журавли нашли свой дом?
- Какие журавли? - не понял Прокудин.
- А с Касьянова брода, которые заплутали.
- Нашли. Только они заплутали не в лесу... Поздно уже, спите. Потом расскажу.
По избушке ходили белые блики. Даже неугомонные часы и те, казалось, притихли, притаились. За окном над верхушками елок зарделась вечерница.
2
Над лесом двигалась мутно-желтая луна. В обманчивом свете ее сосны казались непомерно большими и лохматыми. Кусты, как копны, чернели по сторонам.
Прокудин шагал по хрусткому насту. Снег под его тяжестью позванивал, как кавалерийские шпоры.
Ребята едва поспевали за стариком. Еще не прошел сон - смыкались веки. За спиной Мити горбился небольшой рюкзак и торчал вороненый ствол ружья.
- Откуда это у тебя ружье? - удивился старик.
- Вчера еще принес. В сенях оставил.
- А стрелять-то умеешь?
- Я же охотник, - не без гордости ответил Митя.
- А на глухаря ходил?
- Нет. Просился с отцом, а он не взял меня.
- Ну так слушайте, что я вам скажу. - Старик выжидательно помолчал, словно собирался произнести длинную речь. - Глухарь - птица осторожная; слух и зрение у него острые. Чуть что - поминай как звали. Только когда поет, в эту минуту он не слышит. Потому и прозвище получил такое глухарь. А за привязанность к моховым болотам окрестили его еще одним именем: мошником. Хорошее имя, старое. Почитай, еще от старых людей до нас дошло. Так вот, подходить к глухарю надо неспроста, а под песню. В самом начале пения стой и не шевелись! Чуток он в этот час! Щелк - и молчит, щелк - и молчит. Смотрит - нет ли опасности. А потом словно палочкой по суку застучит: "тук... тук-тук..." А то заскрежещет: "скршшшшши... скршшшии..." Ровно ножом по сковородке. Аж сердце холоденеет. Вот тогда-то и шагайте к нему. Да не как попало, а с умом, с хитрецой. От кустика к кустику, от дерева к дереву. А замолчит глухарь - замри. В каком бы положении ни был... Ясно? До Касьянова брода теперь недалеко. Вот обойдем овраг, а там и до места рукой подать.
На спуске под ногами Прокудина хряснул снег, чавкнула вода. Он поспешно отпрянул назад.
- Сюда не ходите, трясина засосать может. Обогните сторонкой.
Старик вывел ребят на опушку бора. Огромные, как сказочные чудовища, елки раскинули по сторонам колючие суковины, преграждая дорогу.
- Теперь молчок, - погрозил пальцем Прокудин.
Лес шумел таинственно и глухо. Чудилось, что-то невидимое и огромное ворочалось в его непроходимой глубине. По лощине, словно пролитое молоко, поплыл туман. Он захлестнул серевшую в стороне шелюгу и, извиваясь по-змеиному, пополз к бору. Позади, у оврага, кто-то дико прохохотал и кинулся в кусты. Ребята тревожно жались к старику.
- Это птица, - успокоил их Прокудин. - Петух белой куропатки. Он всегда так перед током.
Чуткое ухо старика улавливало каждый звук. За оврагом снова хохотнул белый петух-куропач. Немного спустя где-то в бору жалобно протрубили журавли. А вслед еле уловимые звуки, будто где-то на камень падали дождинки. Стукнет, как спросит: "тэ-кэ?" и утвердительно ответит: "тэ-кэ"... И снова, но уже более учащенное: "тэ-ке, тэ-ке..." И тут же народились новые звуки: "хичи-фра, хичи-флить".
- Слышите? Завел волынку, - шепотом сказал Прокудин. - Это он, глухарь. Теперь пойдем. Только след в след и - ни гу-гу. Иначе зря старались.
Он, наклонившись вперед, постоял с минуту и, неожиданно сделав три шага, замер. Сделали три шага и ребята. Еще три шага... и еще... Ребята не упускали ни одного движения старика. Своей ловкостью и быстротой он изумлял.
У молодой елочки приостановились, прислушались. Звуки стали явственнее, резче. Из чащи доносился легкий стукоток, словно кто тихонько ударял спичкой по коробку: "впридвойку, впридвойку..."
Звук усилился и стал повторяться часто-часто: "тук-тук... тук-тук... туку туку туку-экх!"
- Вот он, стукоток... - И Прокудин ни с места.
Затаились и ребята. Ждали, когда снова нужно будет делать перебежку.
Но вот раздался скрежет, и они прошли еще три шага, и снова - стоп.
Лес наконец поредел. Над верхушками елок тускло моргали звезды.
Желтая, щербатая луна завалилась набок и по ухабистой горке начала сползать по гребням сосняка. Между стволов заметались лиловые сумерки наступающего утра.
Глухарь, казалось, был совсем близко. Сердца ребят бились часто и гулко. Они то и дело поворачивали головы, искали таинственного певца.
Первым глухаря увидел Митя. Подтолкнув локтем рядом стоящего Колю, он кивнул в сторону небольшой, стоящей у края болота елки. На фоне розовевшего неба, среди хвойных султанчиков, голова глухаря рисовалась черной клюкой. Нетерпеливо переступая мохнатыми лапами, он ходил взад и вперед по толстой суковине. Подергивалась его взъерошенная шея. Оттопырив крылья и распушив по-павлиньи хвост, он тряс седой бородой.
Глухарь вдруг выбросил вверх голову с раскрытым клювом и заскрежетал-защелкал так, что Васек и Коля, от неожиданности вздрогнув, переглянулись.
- Ну что, слыхали? - улыбнулся старик. Приложив ладонь к уху, он замер.
С легким хрустом раздвигал глухарь перья маховых крыльев. И звучно щелкал. Эти звуки переходили в захлебывающуюся трель, за которой и следовала сама песня... Будто кто быстро-быстро втягивал и выпускал воздух сквозь стиснутые зубы. Странная песня. Но древняя, как сам лес. Очень схожая с отголосками птичьего шороха, с хрустом веток, со скрипом в ветреную погоду деревьев. Это волновало Прокудина. Это волновало ребят. И будило в них радостное, возвышенное чувство...
По небу все шире расплывался румянец зари. Золотилась широкая, с темной прозеленью, овальная грудь глухаря. В угольной черноте его крыльев проступала лазурь. Красными фонариками зажглись набухшие надбровья.
