- Слыхал, как же!.. - в голосе его послышались недовольные нотки. - С отцом твоим приходилось не раз встречаться... Что же раньше не приходил?
Митя опустил голову, промолчал. На его щеках ярче вспыхнули конопушки.
"Стеснительный, - заметил старик. - Не в батю пошел". А вслух протянул:
- По-о-нятно! - и тут же обернулся к Васе, спросил: - Как ты их сумел?
На днях Вася Пухов попросил у него тулуп и ушел на ночь к стогу проследить за жировкой зайцев. А утром, к удивлению, в рыбачьей сети принес двух беляков.
- Не сразу взял, - обрадованно отозвался паренек. - Подследил за ними еще раньше. В стогу кормежку устроили. Днем решил постелить на это место сеть. Думал, не придут. Нет, не испугались, пришли. Голод не тетка. Тогда я протянул веревочку на стог, а сам закутался в тулуп и жду. К утру уже дремать стал... Хруп-хруп-хруп... Прямо подо мной, на сетке, беляки. Дернул посильнее веревочку, сетка затянулась, а сам кубарем на них.
- Молодчина! - похвалил старик. - Голова, видать, работает. А ребята довольны?
- Еще бы!.. - заливаясь от счастья краской, подтвердил подошедший от сарая Коля Дымарев. - Вон какую клетку отгрохали. Хоть сам в нее лезь.
Трое друзей стояли перед Прокудиным счастливые.
Глаза старика молодо заблестели.
Как всегда, по налаженному порядку, он добросовестно и в срок отпускал древесину, следил за разработкой делянок, ежедневно обходил участки, но ко всему, чем он занимался многие годы, прибавилась добрая дружба с ребятами. И он сейчас понял, что жизнь без этой привязанности была бы неполной.
- Потолковать надо с вами, ребята, - сказал Прокудин. - Только погодите, воду снесу.
Не поднимаясь с лавки, он повел руками, чтобы подцепить ведра, но, не увидев их, остановился, да так, горбясь, и застыл. В глазах его была нежность. Он нарочито сурово проворчал:
- Все над стариком трунишь, мошенник! Вот и ты, Вася, когда-нибудь таким будешь...
Скуластое лицо паренька осветилось стыдливой улыбкой.
- Вижу, устал. Вот и помог. - Белесые брови его насупились, в словах твердость. - Сколько говорил - не ходи к роднику. Есть же кому принести...
- Ну ладно, виноват, что с тобой поделаешь, - отходчиво согласился Прокудин.
Над западной закраиной неба затрепетала вечерняя заря, а прямо над сторожкой вспыхнули звезды. Густые, темные тени сомкнулись у просек, затушевали лес. А у сарая на верхушке сосны, вытянув шею, все еще подавал свой голос дрозд. В умолкшем бору словно серебряные монетки рассыпал он свои звонкие трели... От песен дроздов хорошеют апрельские зори! Приткнется клинушком на стрелке высокой сосны и высвистывает на весь лес. Будто перекликается с кем-то.
"У-ли-та!.."
"У-ли-та!.. Слышь - что ль?.. Слышь - что ль?.. Леший - здесь!.. Ухо-ди-ка-ско-рей!.. Ухо-ди-ка-ско-рей!.."
- Ребята, а не поздно вам домой идти? - спросил старик.
- Можно, у тебя останемся? - в свою очередь, спросил Васек. - Хотим послушать глухаря.
- Кто ж вас погонит, мил человек. Только дома-то как? Искать не будут?
- Нас, дедушка, отпустили, - пояснил Коля Дымарев и замялся. - А ты с нами не пойдешь?
- Это можно... Как же нам быть-то? Вот новичок у нас...
- Я вовсе и не новичок, - перебил его Митя. - С отцом сколько раз на охоту ходил. Любой след, как по книжке, читаю.
С сумерками смелее наступал и мороз. Он кусал нос, царапал щеки.
Над сторожкой пронеслись черно-бурые косачи к чернеющему за ручьем сосняку.
- Как их много! - удивился Васек. - Десятка два будет.
- А может, и больше. Там испокон веков токовище, - проворчал Прокудин и стал приглядываться к верхушкам сосен.
Косачи шумели хвоей, трещали сухими ветками.
А дрозд словно в раздумье пропел:
"Со-сном... Со-сном..."
- А что, и правда спать пора, - сказал Прокудин и с трудом поднялся с лавки. - Будьте покойны, я вас разбужу в самое время...
В избе было тепло и уютно. Над окнами в клетках дремали, опустив хвосты, птицы. Услышав шаги, из-под кровати вылезла галка и заковыляла к печке, но посередине пола почему-то раздумала и нырнула под лавку, в темноту.
- Сейчас поужинаем и спать, - сказал Прокудин. - Вставать придется раненько. К Касьянову броду пойдем. У нас-то глухарей осталось мало.
Он налил полную миску мясных щей и поставил на стол. Васек из шкафа достал ложки, хлеб.
- Хлебайте да на печку...
Митя принес из сеней рюкзак, достал оттуда кусок мерзлого сала.
Прокудин улыбнулся:
- А ты, видать, парень запасливый.
- Мать говорит: идешь на день - бери на неделю, - не без достоинства ответил Митя. - Я охотник: мало ли что может в лесу приключиться.
- Мать говорит правильно, - рассудительность мальчика понравилась старику.
- А ты, дедушка, слыхал, как они поют? - полюбопытствовал Вася.
- Кто? Глухари-то? - уставился на него Прокудин и, как мальчишка, встряхнул плечами. - Вот чудак-то! Да еще сколько!.. Бывало, стоишь и не дышишь. А по спине так и дерет мороз!..
- Страшно?
- Да нет... Больно хорошо. По-моему - лучше глухаря и певца нет. Возьмем, к примеру, хотя бы нашего певчего дрозда. С зари до зари заливается, аж в ушах звенит. А не то. Тетерева - те больше компании любят. Повиснут с десяток на березе друг к дружке, будто и леса другого нет. - Старик тихо, как бы по секрету, поведал: - Глухарь не им чета. Нет птицы ему равной!.. Разыщет какую повыше сосну, примостится на ней и смотрит вокруг, как князь с крепостной башни или монах с монастырской стены: не идет ли кто? А когда тока идут? Беда! От песен его аж в поджилках дрожь. Сколько их не перевидал, а схожих друг с другом не встретил. Выберет всяк себе сук побольше да потолще и прогуливается по нему, как артист по сцене. То, глядишь, шею вытянет, то бородой начнет трясти... Это он для острастки. Иной, на манер дрозда или зяблика, усядется на самой маковке, шею вскинет вверх и сам себе песню бормочет. А третьи, скажем, любят покуражиться на полянке. Раскрылешится, как индюк, и шипит, и булькает. А то по-тетеревиному подскочит свечой... Лови его! Крылья большущие, только гул от них да треск сучьев слышен...
Лампа меркла. В горелке слышалось сухое потрескивание последнего керосина. Увлекшись рассказом, Прокудин не замечал ни тяжкого запаха уже начавшего гореть фитиля, ни сгустившихся в избе сумерек. Ребята ясно представляли себе предутренний безмолвный лес, тонкую, как нитку, полоску зари и на самой верхушке сосны угольно-черную птицу. Напряженно вытянув к еще непомеркшим звездам шею, она сидела неподвижно и чуть оттопырив крылья. Из ее горла торопливо вылетали частые, нетерпеливые звуки, тихие и непонятные, не похожие ни на какие другие голоса, которые они слышали.
