Но родился мальчик, Джисмондо, и, явившись на свет, унёс жизнь матери… Она умерла, даже не успев проститься и благословить детей…

Урсула разыскала шестилетнего Микеланджело у глухой стены сада, куда он забился с углём, разрисовывая втихомолку белую штукатурку разными фантастическими узорами. А возле стены сохли маленькие глиняные человечки и птицы и ещё какие-то фигуры, в которых старая Урсула не смогла бы угадать чудовищ и горных духов её сказок.

Увидев мальчика, всего перепачканного углём, добрая женщина всплеснула руками и, кажется, в первый раз в жизни не на шутку рассердилась на своего любимца:

– Ах, Пресвятая Дева! Когда умирает его мать, это глупое дитя выпрашивает в кухне уголь и мажется им с ног до головы на посмешище людям! Стыд и позор! Иди, я вымою тебя, чтобы ты мог поцеловать руку твоей бедной матушки, ушедшей в райские сады… О Господи, ты один правишь путями нашими! Что будет делать мой господин один, без жены, с пятью детьми, и кто вскормит крошку Джисмондо?

Были слёзы, вздохи, молитвы, зажжённые днём свечи, церковные песнопения, похоронная процессия на кладбище… Урсула оставалась хозяйкою у вдовца и разыскала кормилицу для Джисмондо. Дела было так много, что не хватало времени возиться с Микеланджело и оберегать его от гневных криков, а то и пинков отца, сердившегося, что мальчик исчерчивает углём все стены и заборы… Но рисовать и лепить было страстью ребёнка, и никакие выговоры, никакие наказания не могли его удержать от этого занятия…

Овдовевший синьор Буонарроти переселился из своей виллы близ Сеттиньяно во Флоренцию. Надо было подумать об устройстве в школу восьмилетнего Лионардо, да и черёд Микеланджело не за горами.

Несмотря на непонятное упрямство, заставлявшее Микеланджело не слушаться отца и малевать где попало, он казался мессэру Лодовико мальчиком не совсем обыкновенным и даже подающим большие надежды. Нет нужды, что он часто смотрит исподлобья, – мессэр хорошо помнил слова покойной жены, когда привезли из гор сына:

«Смотри, какие у него глаза! В них есть величие. Увидишь, что он прославит нас. В мальчике нет пустой болтливости, как в Лионардо, и капризов, как у Буонаррото… Он молчалив, как настоящий вельможа».

Подеста соглашался:

«Да будет так. Микеланджело станет сановником, уважаемым всей Флоренцией вельможей, гордостью и честью нашего рода».

А теперь эта гордость и честь рода, весь измазанный углём и красками, напоминает подручного маляра, который только что красил фасад дома подеста. И в самом деле, стоит только отвернуться, а он тут как тут, возле красок маляра, и даже вооружился одною из его кистей. Уж не суждено ли мальчишке сделаться живописцем? Избави бог – это сословие презирает подеста. Если он сам был правителем скромных Кьюзи и Капрезе, то дети его должны занять более солидные должности в самой великолепной Флоренции. Вспыхивая, как порох, разгорячённый одною мыслью, что его сын водится с маляром, он в бешенстве кричит на мальчика:

– Брось кисть, или я тебя выгоню из дому, как бродячую собаку! Урсула, умой его, и чтоб я не видел в руках его ни угля, ни краски! Надо отдать его поскорее в школу, куда ходит Лионардо: там учитель мессэр Франческо живо выбьет из него дурь.

И дело кончилось тем, что Микеланджело попал в школу.

Сурова была эта школа, как и вообще школы того времени. Детей учили читать и писать по-латыни, что было тогда необходимо для всякого образованного юноши. Колотушки считались обязательными при воспитании, и детей жестоко били не только за шалости, но и за малейшую ошибку в ответе на уроке.

Воспитанный на свободе в семье каменотёса, мальчик возненавидел школу и самого мессэра Франческо с первого же дня. Бесконечная зубрёжка латинских склонений и спряжений и строгость учителя невыносимо угнетали маленького Буонарроти.

Поступление Микеланджело в школу совпало со второй женитьбой его отца. Лукреция Убальдини не была так красива, как мадонна Франческа. Скромная, безответная, не такая уж молодая, она рада была выйти замуж за почтенного Буонарроти, а выйдя, ничем не изменила жизнь вдовца, ни во что не вмешивалась, со всем соглашалась, предоставив хозяйство и заботу о детях Урсуле. Мессэр Лодовико женился на ней по сватовству, без любви и благодаря её ровному, покладистому характеру ни разу не раскаялся в своём решении.

Каждое утро Урсула заботливо снаряжала мальчиков в школу, укладывая в их сумки грифельные доски и завтрак. Она торопила рассеянного Микеланджело перед походом доесть кусок хлеба с джьюнкаттой, но не забывала подложить в сумку своего любимца сдобные офелетти, эти чудесные пирожки с тмином, обмазав их для вкуса ещё мёдом, и на ходу застёгивала пуговки его куртки. Старая няня повторяла каждый день одно и то же:

– Ну, Микело, увидишь – опять опоздаешь в школу и тебе достанется на орехи от синьора Франческо! И не надоело тебе получать синяки? Иди, иди, на что ты ещё загляделся?

А Микеланджело загляделся на небо. Синее-синее, такое же лучезарное и бесконечное, как в горах, и на нём далеко – чёрная точка. Мальчики в Сеттиньяно подстерегали с самострелами такие чёрные точки и, когда они спускались низко и обрисовывались птичьи крылья, натягивали тетиву, а потом…

– Ах, Господи, да перестанешь ли ты медлить? Ему говоришь, а он будто не слышит!

Наконец мальчик за дверью и, вспомнив о страшной школе, со всех ног пускается бежать по улице, вызывая смех соседок:

– Ну и чертёнок! Верно, напроказил что-нибудь!

Он в самом деле похож если не на чертёнка, то на что-то весьма озорное и неблаговоспитанное: такие у него горящие, словно угольки, глаза и упрямые вихры, такие чёрные, слегка курчавящиеся волосы.

Стрелою пролетел Микеланджело улицу, повернул в переулок и очутился на городской площади. Здесь Микеланджело останавливается как вкопанный. Он ходит в школу каждый день, но никак не может здесь не остановиться. Его тянет хоть одним глазком полюбоваться на стену богато украшенного здания. Из ниши спокойно смотрят на него прекрасные глаза статуи. Эта статуя Мадонны приковывает взгляд школьника: ему кажется, что белый мрамор мало-помалу оживает, губы розовеют, начинают шевелиться, дрогнула рука, держащая расцветшую, полную жизни лилию… Что с ним творится? Он забыл о школе и уронил сумку на мостовую… Ноги помимо воли ведут его на ступени высокого собора. С пылающим лицом он переступает порог и видит прекрасные мраморные фигуры…

Он опускается на колени перед одной из них, а когда поднимает на неё глаза, ему кажется, что она что-то шепчет, утешает, ободряет его… улыбается… И ему становится легко и радостно.

Над его головой раздаётся старческий смеющийся голос:

– Молиться-то молись, а к чему сумки у паперти терять? Не попадёт разве тебе за это в школе? Хорошо, что я поднял. На, получай!

И церковный сторож протягивает смущённому Микеланджело его сумку, прибавляя для порядка сердитым тоном:

– Видно, мало тебя дерут, мальчишка!

Микеланджело берёт сумку и, опустив голову, выходит из церкви. Сколько он здесь пробыл и как ему достанется за это от учителя?

Мессэр Франческо с грозным лицом молча указывает мальчику на окно, прерывая несносные звуки заучиваемых хором латинских спряжений:

– Финис! Явился, бездельник? Смотри, маленький лентяй, где солнце! Я выбью из тебя эту дурь! Шататься по улицам, когда нужно идти в школу! А ну, покажи сумку – ещё успеешь отведать моей трости. Так, он принёс сладкие офелетти! Смотрите: на грифельной доске бездельник нарисовал рожи! И одна фигура – с тростью! Да ты вздумал высмеивать своего учителя? Погоди же, погоди!

Лицо мессэра Франческо делается багровым.

– А, погоди, погоди, бездельник! Ты не похож на своего брата Лионардо, примерного ученика и в поведении и в учении… Но я тебя вышколю! И как ловко научился чертить рожи, подумать только!