Безусловно, можно согласиться с Данилевским относительно темпа и методов преобразований. Но он странным образом не учитывает, что без введения этих внешних форм было бы невозможно и то, что он так решительно одобряет – создание мощной военной державы. Справедливо говоря – и это важно! – о ненависти к старомосковскому быту во всех его ипостасях, Данилевский игнорирует полную психологическую невозможность для радикального преобразователя сохранять то, что ненавидишь. Не воздействуя на стиль поведения и быт служилого слоя, невозможно было бы создать новую армию и управленческий аппарат, то есть то, что, по мнению Данилевского, обеспечивало «государственное величие».

И тут уместно вспомнить горький вопрос генерала Фонвизина: «Стал ли русский народ оттого счастливее?»

Горький смысл этого вопроса становится тем более ясен, что, по мнению авторитетных исследователей, целые блоки петровских реформ, поглотившие в процессе реализации огромные финансовые затраты и человеческие усилия, были фактически ликвидированы вскоре после смерти реформатора как недееспособные. Старая московская система оказалась более живучей, чем представлялась Петру.

Н. П. Павлов-Сильванский писал: «Реформы Петра в области центрального и местного управления, как доказал П. Н. Милюков, тесно связывались с развитием московской Руси, и они уцелели только в той мере, в какой соответствовали требованиям развития; все же остальное, в чем Петр, в увлечении мнимою силою своих повелений, вышел за пределы дозволенного ходом развития, все это было или прямо отменено Меншиковым через год после его смерти, или же под новою скорлупою сохранило старое ядро. Так после смерти Петра I отменена была вся новая, оказавшаяся непомерно сложной и дорогой для страны провинциальная администрация»[49].

Характерна и, безусловно, полна смысла формула: «В увлечении мнимою силою своих повелений». «Мнимою силою…»

Дело было не только в Меншикове. Решительной ревизией многих нововведений первого императора занялся Верховный тайный совет, в который входили вчерашние соратники Петра, в том числе и замешанные в «деле» царевича Алексея. Этот натиск контрреформ подробно проанализирован в уже цитированной монографии Е. В. Анисимова «Государственные преобразования и самодержавие Петра Великого». Проблемой контрреформ занималась целая плеяда историков – П. Н. Милюков, М. М. Богословский, А. А. Кизеветтер, Н. П. Павлов-Сильванский.

Можно сказать, что Е. В. Анисимов в названном исследовании подвел итог этому многолетнему процессу.

О Петре напряженно думали русские мыслители, оказавшиеся в эмиграции и пытавшиеся разрешить «загадку русской революции».

В 1946 году Бердяев писал: «Необычайный, взрывчатый динамизм русского народа обнаружился лишь от соприкосновения с Западом и после реформы Петра. Герцен говорил, что на реформу Петра русский народ ответил явлением Пушкина. Мы прибавим: не только Пушкина, но и самих славянофилов (отрицавших реформу Петра), но и Достоевского, и Л. Толстого, но и искателей правды, но и возникновением оригинальной русской мысли»[50].

Но в работе «Истоки и смысл русского коммунизма» Бердяев утверждал: «Можно было бы сделать сравнение между Петром и Лениным, между переворотом петровским и переворотом большевистским. Та же грубость, насилие, навязанность народу известных принципов, та же прерывность органического развития, отрицание традиций, тот же этатизм, гипертрофия государства, то же создание привилегированного бюрократического слоя, тот же централизм, то же желание резко и радикально изменить тип цивилизации. Но большевистская революция путем страшных насилий освободила народные силы, призвала их к исторической активности, в этом ее значение. Переворот же Петра, усилив русское государство, толкнул Россию на путь западного и мирового просвещения, усилил раскол между народным и верхним культурным и правящим слоем. Петр секуляризировал православное царство…»[51]

Бердяев писал это в середине 1930-х годов. А приблизительно в то же время – в 1934 году – И. А. Ильин выступил с лекцией «Творческая идея нашего будущего» в Риге, Берлине, Белграде и Праге, которую опубликовал в 1937 году, когда состоялась первая публикация сочинения Бердяева (на английском языке). Но подход к петровским преобразованиям у Ильина принципиально иной.

Он говорил: «От Феодосия Печерского до Сергия, Гермогена и Серафима Саровского; от Мономаха до Петра Великого и до Суворова, Столыпина и Врангеля <…> – вся история России есть победа русского духовного характера над трудностями, опасностями и врагами. Так было. Так и еще будет и впредь»[52].

То, что для Бердяева насилие над народной душой, то для Ильина «победа русского духовного характера».

Спокойно-мудрый Г. П. Федотов в страшном 1918 году, находясь еще в России, в горьком и проникновенном эссе «Лицо России», перечисляя возможные ответы на вопрос «где лицо России?», писал: «В гении Петра и нечеловеческом труде его..»[53]

Можно было бы множить мнения лучших русских умов, но и приведенного достаточно, чтобы понять – сколь сложна объективная оценка того, что произошло с Россией волею первого императора. При этом надо иметь в виду, что и Пушкин, и Толстой, и Достоевский, и Бердяев, и Ильин, и Федотов, мучительно размышлявшие над судьбой страны, были абсолютно искренни – как в своих оценках, так и в перемене позиции.

Тексты, вошедшие в этот том, подобраны по схожему принципу. Их авторам не было нужды кривить душой. Они пытались воссоздать российскую жизнь такой, какой она им представлялась. И потому она приобретает яркие и, насколько это возможно, объективные черты.

Это относится и к личности главного героя.

Воссозданная этими текстами историческая картина, надеемся, даст читателю богатый материал для размышлений о судьбе нашего Отечества и возможность сделать собственные выводы.

При публикации материалов, вошедших в этот том, мы придерживались позиции, предложенной Ю. М. Лотманом и Б. А. Успенским, справедливо заметившим в одной из совместных работ, что издание произведений XVIII века «требует в каждом отдельном случае поисков оптимальных именно для данного текста решений»[54].

Так в текстах Б. И. Куракина и И. А. Желябужского были сохранены все особенности авторского написания (по нормам старой орфографии и в некоторых случаях пунктуации), так как это позволяет сохранить авторскую манеру и передать дух эпохи.

В тех случаях, когда это затрудняло бы восприятие написанного, орфография дана по современным правилам; частично проведена унификация написания.

В переводных текстах орфография и пунктуация также даны по современным нормам, но лексика по возможности соответствует времени создания текстов.

Многоточием в угловых скобках показаны опущенные фрагменты текстов, а также в угловых скобках приведены необходимые пояснения (как прежних издателей, так и составителя). В квадратных скобках восстановлены смысловые пропуски и сокращения (прежде всего там, где это необходимо для понимания текста; в случае если по контексту смысл написанного ясен, сокращения не раскрываются), многоточием в квадратных скобках показаны пропуски в оригинале.

Знаком сноски (арабскими цифрами) в каждом материале обозначены номера примечаний, расположенных в конце настоящего издания.

Князь Борис Иванович Куракин (1676–1727) как личность был уникальным порождением петровской эпохи. Человек европейской культуры, получивший образование в Италии, он с глубоким уважением относился к культуре и традициям старины. Разумеется, в этом отношении он был не одинок. Нечто подобное можно сказать о князе Дмитрии Михайловиче Голицыне, авторе конституционного проекта 1730 года. Но особость эпохи, формировавшей таких людей, в князе Борисе Ивановиче выразилась особенно ярко.