Но дело было не только в этом. Под Полтавой Петр проявил себя как блестящий тактик, выбрав пространство действия и расположив русскую армию таким образом, что у шведов не осталось шансов на благополучный для них исход сражения.
В этот крайне опасный для России период – между первой Нарвой и Полтавой – Петр, вопреки своим утопическим наклонностям, и в военном, и в дипломатическом отношении вел себя как трезвый прагматик.
Из донесений Уитворта следует, что Петр настойчиво искал среди европейских монархов посредников, через которых можно было бы завязать мирные переговоры с Карлом. Он безрезультатно пытался вовлечь в этот процесс английскую королеву Анну. Прусский король, на которого Петр в какой-то момент надеялся, по сути дела, предал его. Карл, когда до него доходили сведения о мирных предложениях русского царя, или пренебрежительно от них отмахивался, или выдвигал заведомо неприемлемые условия. При том что Петр, понимая, как тяжко для страны бремя постоянных военных действий, готов был идти на уступки. Непременным его условием было сохранение устья Невы и Петербурга и отказ от контрибуции, которую требовал Карл.
Когда Петр считал нужным, он, ведя дипломатическую игру, мог убедительно опровергать невыгодные в этот момент слухи о своих истинных намерениях. Так 16 мая 1705 года тот же Уитворт доносил в Лондон: «…Граф Головин упомянул о стараниях шведских министров представить успехи царя и его планы относительно Балтийского моря опасными и вредными для Англии, Голландии и Пруссии; представления эти, по мнению русского правительства, уже повредили его отношениям с помянутыми государствами, что особенно сказалось при берлинском договоре. Поэтому графу приказано заявить, что царь готов дать ее величеству самые положительные уверения в своей решимости никогда не стремиться к развитию флота, к постройке больших военных кораблей на балтийских водах; ему нужно только с этой стороны отворить дверь торговле с Россией и возвратить область, несправедливо отторгнутую у его предков в мирное время»[38].
Но как только положение его упрочилось, Петр, как мы знаем, стал со свойственной ему бурной энергией именно «стремиться к развитию флота, к постройке больших военных кораблей» на Балтике, невзирая на недовольство Англии.
Будучи трезвым прагматиком в конкретных ситуациях, первый император в общем своем гигантском замысле оставался утопистом. Он проделал работу, соответствующую масштабам его замысла. Он принципиально реорганизовал всю систему управления государством. Он создал лучшую в тот период в Европе армию. Он создал эффективный карательный аппарат. Он, как уже говорилось, создал новую безжалостную налоговую систему. Он дал мощный толчок развитию промышленности, правда, под жестким контролем государства и при фактическом бесправии перед властью, как перед «сильными персонами» типа Меншикова, так и разного рода средней руки чиновниками.
При этом указом от 1 июня 1722 года император повелел, чтобы в государстве больше не было «вольных государевых гулящих людей». Все свободные люди, работавшие по найму, этот мощный резерв для развития свободной экономики, стали либо крепостными рабами, либо солдатами. Что резко искажало экономическую перспективу, не говоря уже о социально-психологической атмосфере в стране. В «Исторических замечаниях» 1822 года Пушкин идеально охарактеризовал ситуацию: «История представляет около него всеобщее рабство <…>. Все состояния, окованные без разбора, были равны перед его дубинкою». Подати за крестьянина теперь должен был платить его владелец. Этим прервалась последняя связь крестьянина с государством. Начался опасный процесс отчуждения от государства массы населения.
В то же время Петр по-настоящему открыл для русских людей европейскую культуру. Но уже цитированный нами М. А. Фонвизин писал: «Если Петр старался вводить в России европейскую цивилизацию, то его прельщала более ее внешняя сторона. Дух же этой цивилизации – дух законной свободы и гражданственности – был ему, деспоту, чужд и даже противен. Мечтая перевоспитать своих подданных, он не думал вдохнуть в них высокое чувство человеческого достоинства, без которого нет ни истинной нравственности, ни добродетели. Ему нужны были орудия для материальных улучшений по образцам, виденным им за границей…»[39]
Чувство человеческого достоинства тем не менее пробуждалось в русских людях как результат деятельности Петра помимо его желания. Оно даст о себе знать через пять лет после смерти императора в 1730 году, когда соратники Петра, замешанные в «дело» царевича Алексея, попытаются ограничить самодержавие и обеспечить права личности не только для дворянства, но и для подобия третьего сословия.
Декабристы, для которых чувство собственного достоинства и желание распространить необходимые права на все население России оказалось одним из главных побудительных мотивов к действию, были одновременно и противниками петровской государственной модели, и порождением его преобразований.
Результаты титанической работы Петра были многообразны и парадоксальны. Великий царь – воистину великий по масштабу замыслов и усилиям, вложенным в осуществление этих замыслов, не говоря уже о великих жертвах, которые принесла страна на алтарь этих преобразований, – был безгранично предан своей ведущей идее – построению на вулканической почве России «регулярного», устойчивого государства. Он желал общего блага, как он его понимал. Но темп и методы неудержимо искажали суть этого грандиозного замысла. Самовластие и бесчеловечность оказались опасными инструментами. Метод определял результат. Построенная императором государственная машина двигалась от кризиса к кризису. Могучая империя через триумфальные победы и горькие поражения, через периоды народного единства и свирепые мятежи, провоцировавшие не менее свирепые подавления, через периоды экономического подъема и политического застоя двигалась к катастрофе 1917 года…
Преобразования Петра Великого ставят перед нами целую череду трудно разрешимых вопросов.
Что реально угрожало в конце XVII века Московскому государству – угрожало настолько, что требовались немедленные костоломные реформы? Насколько необходим был именно такой темп и метод реформ? Почему неискоренимы оказались пороки военно-бюрократической системы, созданной сокрушительной волей первого императора? Об этом задумывались лучшие умы России.
Еще предстоит подробный анализ эволюции взглядов Пушкина на деяния первого российского императора на обширном пространстве его незаконченной «Истории Петра».
Еще предстоит анализ эволюции взглядов Льва Толстого на деяния и личность Петра. 2 апреля 1870 года он занес в записную книжку: «Петр, т. е время Петра, сделало великое необходимое дело…» А до этого он говорил в феврале того же года Софье Андреевне: «Он был орудием своего времени <…>, ему самому было мучительно, но он судьбою назначен был ввести Россию в сношения с европейским миром». И в конце 1880-х годов: «пьяный сыноубийца», «Беснующийся, пьяный <…> зверь четверть столетия губит людей…» Что привело Толстого к этому яростному отрицанию своих сравнительно недавних представлений о Петре?
Отношение к петровским преобразованиям Ф. М. Достоевского заслуживает отдельного исследования. Имя Петра проходит сквозь всю его публицистику. В данном случае будет только намечен подход Достоевского к личности Петра и его деятельности.
В дневниковой записи от 8 октября 1866 года Анна Григорьевна Достоевская среди прочего сообщает: «… Бранил он (Достоевский. – Я. Г.) Петра Великого, которого просто считал своим врагом – и теперь винил его в том, что он ввел иностранные обычаи и истребил народность»[40].
Но за пять лет до этого в введении к циклу статей о русской литературе Достоевский писал: «Петр почувствовал в себе каким-то инстинктом новую силу и угадал потребность расширения взгляда и поля действия для всех русских – потребность, скрытую в них бессознательно и бессознательно вырвавшуюся наружу и которая была в их крови еще со славянских времен. Говорят, что он хотел сделать из России только Голландию? Не знаем; лицо Петра, несмотря на все исторические разъяснения и изыскания последнего времени, до сих пор еще очень для нас загадочно. Мы понимаем только одно: что нужно было быть слишком оригинальным, чтоб, быв московским царем, вздумать – не только полюбить, но даже поехать в Голландию. Неужели же один женевец Лефорт был и в самом дела тому причиною? Во всяком случае в лице Петра мы видим пример того, на что может решиться русский человек, когда он выживет себе полное убеждение и почувствует, что пора пришла, а в нем уже созрели и сказались новые силы. И страшно, до какой степени свободен духом человек русский, до какой степени сильна его воля! Никогда никто не отрывался так от родной почвы, как приходилось иногда ему, и не поворачивал так круто в другую сторону, вслед за своим убеждением!»[41]
