За следующие пятнадцать минут в ее голове пронеслись события двадцатилетней давности, начиная с того дня, когда она впервые прибыла в этот район и вызвалась волонтером в Дом. В те дни в Доме было светло, и он хорошо отапливался, а зеленая краска на стенах придавала ему вид весеннего цветущего леса.

Ее офис находился в комнате с высоким потолком, круглым окном и маленьким складным столом. На стене висело летнее расписание. Каждую неделю Ученики мастерили нагрудные знаки, их прогресс отмечался красными косыми чертами. На прошлой неделе темой уроков были самолеты. На этой – гигиена. Дальше будет стрелковая подготовка. Сегодня она ожидала девять Учеников: Бена, Луиса, Пола, Лукаса, Эмму, Мию, Ханну, Гарольда и Софию. Маленькая София приходила всего дважды, но остальные, посещавшие занятия в течение нескольких месяцев, были уже тертыми калачами. Для всех ребятишек у нее имелись Государственные карточки с указанием таких данных, как семейный доход, наличие братьев и сестер, проблемы со здоровьем, и – поскольку она была Главой Дома – доклады осведомителей об антигосударственной деятельности, связанной с их семьями. Она редко читала что-либо обвиняющее, потому что дети смутьянов нечасто получали привилегию членства в Доме. А оно действительно было привилегией.

Фрау Гёт использовала мнемоническую систему для запоминания ее двадцати детей. Мюллер, конечно, был мельником, Рихтер – судьей. Имелся у нее даже задира Лукас Хартманн. Любопытное имя для унылого сутулого мальчика, у которого частенько носом шла кровь. Фамилии были более обычными, чем имели право быть. Большинство из них приняли в годы хаоса после Яркости, во время которой записи были уничтожены или утеряны. Когда Германия стала перекрестком для мигрантов, перемещающихся между всеми точками земного шара, истоптанным, как надгробие перед Домом. Исконно немецкая фамилия стала способом распространить правильную немецкую самооценку, не отказываясь от прошлого и, в то же время, стремясь к будущему. Она защищала человека от обвинений в чужеродности. Сейчас все было проще. Но только если, к примеру, вы не были чужаком, чья страна выступала на стороне врагов Государства.

Эти мысли об иностранцах привели ее к испанскому ребенку (во всяком случае, его бабушка и дедушка были испанцами) Флориану, который только на этой неделе уехал в Барселону. Фрау Гёт отделила его карточку от остальных, положила рядом с печью и занялась конвертом. Внутри, как она и подозревала, лежало письмо от Государства. Абзац посредине представлял из себя бессмыслицу из нескольких четырехбуквенных групп, расположенных в аккуратных колонках. Она достала часы с репетиром. Наверняка опоздает, но не стоит беспокоиться. Фрау Гёт подошла к закрытому шкафчику в задней части офиса и достала свое колесико для расшифровки. Она не записывала нерасшифрованный текст, держала его в голове. Закончив читать, женщина написала такой же зашифрованный ответ, положила его в ящик для писем и убрала колесико для расшифровки в шкафчик.

Спустя двадцать, а может быть, тридцать секунд Гёт поняла, что все еще стоит у шкафчика и, словно удавку, держит в руке платок.

Был еще один мальчик, которого звали Гарри.

Этот маленький мальчик был ее маленьким мальчиком. Гарри. Много лет назад. Когда она жила в Берлине с Филиппом – мужчиной из северной Англии.

Когда Гарри появился на свет, Англия была верным союзником Государства и играла важную роль в войне с Севером. Фрау Гёт не могла вспомнить, когда Англия предала Государство, но это случилось до того, как она покинула больницу вместе с Гарри. Судьба Филиппа изменилась очень быстро. В один момент он был связующим звеном между английскими военно-воздушными силами и Государством, а уже в следующий стал практически никем, как выбитый передний зуб. Дверь в их дом была взломана, все фотографии Филиппа уничтожены. Виниловые пластинки разбросаны и растоптаны. Полицейский инспектор, зашедший вечером, когда фрау Гёт ухаживала за Гарри, принес ей два сообщения.

Первое звучало так:

– Мы считаем, что это кража со взломом, и, честно говоря, мало что можем по этому поводу сделать. Как вы понимаете, на данный момент у Государства более серьезные проблемы.

Второе, которое он озвучил, взяв пластинку и подняв ее на свет, а затем взглянув на ребенка, было таким:

– Вы должны принять то, что произошло, и жить дальше.

После этого все ее время отнимал Гарри, за что она была благодарна. Все могло быть хуже. Исчезновение мужчин стало настолько обычным явлением, что в ее голове многие годы сами собой возникали свои планы. Многих других женщин в ее квартале постигла та же участь, и они, как правило, собирались вместе, пили суррогатный кофе, обсуждая возможность создания своего Государства в пределах нынешнего. Сообщество для детей, которые приходят домой и обнаруживают свой дом разрушенным, если не кирпичом то словом, или для жен, мужей которых забрали, ликвидировали или, как в случае с ней и Гарри, и то, и другое.

Месяцы спустя она раздумывала над тем, выйти ли ей замуж за некого Элиаса Гёта, работавшего в Государственных архивах и который с тех пор, когда они учились вместе в Доме в Шарлоттенберге, был безоглядно в нее влюблен. Даже сейчас, когда она смотрела на ручку шкафчика в своем Доме, воспоминания о Гёте заставили ее содрогнуться. Ее ошибка заключалась не в том, что она отказывалась от брака. Ее ошибкой было то, что она слишком долго ждала. В конце концов, она была молодой матерью с ребенком, надеющейся на хрупкие дружеские отношения (семьи у нее, с тех пор, как убили ее сестру, не было), и ей посчастливилось привлечь внимание даже такого мрачного человека, как Гёт. Если бы она вышла за него замуж раньше, он мог бы сильнее привязаться к Гарри.

Она поняла, что что-то не так, когда однажды возвращалась домой с Гарри с завода, где помогала делать мыло. Твердое дешевое мыло, которого никто, кроме самых богатых людей в Государстве, не мог избежать. Держа маленького Гарри за руку, она шла, держась середины дороги, где было безопасней всего. Вместе с другими детьми он провел целый день под ее рабочим местом, находя потерянные формочки и инструменты и очаровывая остальных рабочих.

Когда мать с сыном проходили мимо башни, она увидела, что на нее смотрит сметавшая с крыльца потоки дождя фрау Динес. Фрау Динес видела, что Гарри ей машет, но вместо того, чтобы помахать в ответ, зашла в дом.

– У тети Малис все в порядке? – спросил Гарри.

– Тетя Динес, похоже, занята, – процедила мать.

По дороге домой они встретили еще троих знакомых и каждый раз их игнорировали. Ее не покидало неприятное чувство, которое лишь усилилось, когда они повернули к своему дому и увидели, что ее новоиспеченный супруг Элиас Гёт стоит рядом с полицейским и курит трубку. Полицейский грустно смотрел на ребенка, Элиас широко улыбался. Он воскликнул, что ему наконец удалось зачислить Гарри в школу для вражеских детей, где он будет огражден от любых издевательств.

«Никаких издевательств» – это было первое, что она расслышала.

Ее захлестнула ненависть к этому человеку. Она отпустила Гарри и протянула руки к Элиасу, но было уже слишком поздно. Представители власти уже множество раз забирали детей, поэтому были готовы к ее реакции. Появившийся из тени второй полицейский воткнул ей в бедро шприц, пробивший пальто, юбку и нижнее белье. Жидкость попала в кровь, и она упала на спину, крича и судорожно хватаясь за онемевшую ногу. Хлопали окна соседей, а ее муж извинялся перед каждым, кто слышал крики, и объяснял, что с ней все будет в порядке…

Гарри она больше никогда не видела.

Год спустя, после похорон ее мужа, фрау Динес – теперь Малис – пригласила ее на кофе и пирожные. Они сидели среди унылых украшений, развешанных на стенах по случаю Государственного Рождества, и Малис вдруг передала фрау Гёт размытую фотографию отчета. Фрау Гёт прочла текст, после чего Малис сразу же бросила его в огонь. Поблагодарив ее, фрау Гёт пришла на могилу своего мужа и уставилась на мокнувший под темным дождем деревянный крест. Когда совсем стемнело, она вытащила крест и, отойдя в угол кладбища, сломала его об колено.