– Силы небесные! – прошептала служанка, вцепившись в руку Евы, и, чуть помедлив, добавила: – Нет, вы только взгляните на этого парня! Я бы не задумываясь пустила его в свою постель, уж не заставила бы его ждать…

Ева с силой ткнула ее локтем в бок.

– Доброе утро. Благодарю вас, что пришли.

Голос пастора поразил Еву: звучный, как колокол, чуть хрипловатый баритон напоминал яркий солнечный луч, проглянувший сквозь нависшие тучи серым пасмурным днем. Хотелось закрыть глаза и наслаждаться чарующей красотой этого голоса. Ева смежила веки, слегка запрокинула голову, будто подставляя лицо солнцу, и замерла.

Однако обостренное чувство опасности заставило ее снова открыть глаза. Она как-то слышала, что один из Эверси уснул в церкви, повалился вперед и разбил подбородок о спинку передней скамьи, прежде чем рухнуть на пол.

Ева вся обратилась в слух.

– Козлы, – произнес священник.

Прихожане заволновались – кое-кто смущенно заерзал. Послышался кашель, похожий на сдавленные смешки и фырканье.

Ева тоже смешалась, но не теряла надежды. Неужели преподобный собрался попотчевать ее проповедью о козлах? Нет, это попросту невозможно. Наверное, он сказал… послы, а не козлы? Это ведь куда интереснее.

– Многие из нас держат этих рогатых животных, – продолжал пастор, – поэтому мы знаем, что те обычно бодаются по двум причинам: ради забавы или… утверждая свое превосходство.

Значит, речь все же шла о козлах! Господи боже! Если бы Еве требовалось убедиться, что она больше не в Лондоне, едва ли нашлось бы более убедительное доказательство. Почему-то ей не приходило в голову, что в Пеннироял-Грин можно умереть от скуки. Скука всегда вселяла в нее ужас. До сих пор Еве неизменно удавалось избегать этой напасти, она обладала настоящим даром. Не зря бессознательное чувство самосохранения подсказывало ей держаться подальше от церквей.

Она бросила отчаянный взгляд на дверь. Вряд ли у нее хватило бы смелости броситься бежать по проходу между рядами, а распахнуть тяжелую старинную дверь она смогла бы разве что налетев на нее всем телом, точно таран, хотя, возможно, Хенни справилась бы с этой задачей успешнее.

Но Хенни восторженно пожирала глазами пастора.

Снова повернувшись к алтарю, Ева обнаружила, что солнце уже довольно высоко и его лучи вливаются в окно церкви, освещая фигуру проповедника. Зрелище заворожило ее. Казалось, перед нею разыгрывалась пьеса на сцене небесного театра. Округлые черты и угловатые контуры лица священника сошлись воедино будто с единственной целью – разбивать женские сердца. Прекрасной лепки подбородок разил наповал, словно отточенный клинок, заостренные скулы заставляли вспомнить о неприступных крепостных стенах, а строгая линия рта ввергла бы в соблазн и святую. О таких лицах стихотворцы слагают поэмы. Причудливая игра света и теней придавала его чертам особую выразительность. В них удивительным образом сочетались чувствительность и непреклонность.

Разумеется, сердцу самой Евы опасность не грозила по той простой причине, что ни один мужчина не сумел бы к нему подобраться. И все же зачем простому священнику из крошечного городка внешность неотразимого красавца, величественная осанка, спокойная властность и уверенная манера держаться? Ева слишком хорошо знала мужчин, чтобы понимать: удивительное внутреннее спокойствие пастора действует на прихожан сильнее привлекательной наружности, именно оно и притягивает к нему все взгляды.

Она съежилась на узкой скамье, внезапно почувствовав, что угодила в ловушку. Пришлось напомнить себе, что она в церкви, а не в тюрьме. А поскольку сбежать Ева не могла, оставалось лишь стоически терпеть. Любоваться священником, как любуются пейзажем за окном кареты, и рассеянно слушать его голос, будто это пение птиц или шум морского прибоя. Такая тактика помогла ей продержаться какое-то время. Но могучее горячее бедро Хенни прижималось к ее бедру, как жаркая подушка, обтянутая саржей, вдобавок яркие лучи, бившие в строгое витражное окно, не только освещали пастора, но и ровным прямоугольником ложились на скамью, где сидела Ева. Солнце пекло немилосердно. К тому же она устала, ужасно устала. Ее мысли медленно текли, цепляясь друг за друга, пока не начали расплываться.

Последнее, о чем она успела подумать, прежде чем ее сморил сон: «Если он ангел, то наверняка падший».

Ева подозревала, что у молодого пастора есть тайны, и твердо намеревалась их выведать.

Когда козел мистера Элдреда напал на мистера Брануэлла, заставив последнего пролететь пять футов по саду, это было не что иное, как ответ на молитвы преподобного Адама Силвейна. Тем утром Адам пребывал в отвратительном настроении. Нещадно грызя в досаде перо, он писал одну пустую банальную фразу за другой, затем хватал листок, яростно комкал и швырял на пол, пока у стены не образовалась гора бумажных шариков, похожих на снежки. Временами он отчаянно ерошил густую копну волос (остриженных не слишком коротко именно с этой целью) и горестно сетовал, что выбрал духовное поприще, а не военное – уж лучше пасть на поле боя от вражеской пули, чем стоять в воскресенье перед толпой прихожан, чувствуя, что тебе нечего, ровным счетом нечего им сказать.

Иными словами, суббота начиналась как обычно.

Но потом в доме священника появился мистер Брануэлл и, дрожа от негодования, продемонстрировал внушительную прореху сзади на брюках. Печальный инцидент (как выяснилось, у соседей вышел спор из-за земельных границ) расшевелил фантазию пастора. Охваченный вдохновением, он схватился за перо, и в одиннадцатом часу (подобное всегда случалось в начале одиннадцатого) «козлиный конфликт» обернулся пламенной проповедью о любви к ближнему. Надо признать, несколько прихожан истолковали эту заповедь слишком буквально и следовали ей тайком. Адам знал об этом, поскольку, прослужив год в приходе Пеннироял-Грин, завоевал доверие паствы. Многие изливали перед ним душу, выкладывали самые сокровенные тайны.

«Преподобный знает подход к людям, – говорили они друг другу. – Он славный малый. Такой спокойный, уверенный. Ему можно рассказать все, и он всегда найдет нужные слова».

Однако в действительности Адам подчас понятия не имел, что отвечать. Нередко ответ приходил к нему, лишь когда прихожане вываливали на него свои беды, с надеждой или с вызовом заглядывая ему в глаза. За год тихой жизни в Пеннироял-Грин, куда он приехал по приглашению богатого дядюшки Джейкоба Эверси, чтобы занять скромное место приходского священника, Адам открыл для себя, что его работа напоминает переход по длинному темному тоннелю с горящим факелом в руке. Слабый свет факела не позволяет видеть ничего далее нескольких шагов. Иногда из темноты на путника бросаются летучие мыши, задевая крыльями лицо. Изредка на его пути встречаются тайники, полные сокровищ, или горы отбросов, а то и ямы с нечистотами. Временами тьма сгущается, и приходится пробираться вперед на ощупь.

По счастью, Адам любил неожиданности. Для него даже неприятные сюрпризы таили в себе необъяснимую притягательность. Впрочем, втайне он сознавал, что принадлежит к породе завоевателей. Младший из шести бойких детей, вечно соперничавших друг с другом, Адам бывал временами дьявольски упрямым. Он не привык пасовать перед трудностями, будь то экзамены в Оксфорде, состязания в меткости или иные доказательства успеха, которым столько значения придавал его отец, человек весьма крутого нрава. Адам не опускал руки в отчаянии, когда проповедь не писалась или надо было придумать, как помочь не погибнуть от голода обнищавшему семейству О’Флаэрти, жившему на окраине городка. Еще мальчишкой он приучил себя добиваться совершенства во всем, за что бы ни брался, а потом следовал этому правилу всю жизнь, весело, обстоятельно и безжалостно покоряя одну вершину за другой, не давая себе поблажек. Кузены Эверси обнаружили в нем это качество не так давно. На состязаниях по стрельбе на первенство Суссекса Адам изумил свою родню, когда спокойно, без всякой шумихи поразил все мишени до единой. Он вернулся домой с серебряным кубком победителя, завоевав уважение всех мужчин в Пеннироял-Грин, тотчас решивших, что внешность священника не имеет значения, коли тот разбирается в ружьях, лошадях и собаках. А Адам Силвейн определенно знал в этом толк.