– Куда? – закричал он во все горло. – Назад! В окопы!
Бойцы бежали, не обращая внимания на своего комбата. Он схватил одного из красноармейцев за рукав гимнастерки, пытаясь остановить. Но тут же отлетел в сторону от удара в лицо. Он упал и потерял сознание. Майор очнулся оттого, что кто-то расстегивал ворот его гимнастерки и пытался стащить ее с его плеч.
– Ты, что делаешь? – спросил он бойца.
– Хочу снять с вас гимнастерку, товарищ майор.
– Зачем? – запекшимися от жажды губами спросил он его.
– Товарищ майор, я видел, что немцы прямо на месте расстреливают командиров, вот я и хотел спасти вас.
Бекметов оттолкнул от себя руки красноармейца.
– Не трогай меня! Что со мной? Я ничего не помню.
– Не знаю, товарищ майор. Я подобрал вас в поле.
– Помоги мне подняться, – попросил его Бекметов. – Ужасно болит голова и почему-то тошнит, словно съел что-то испорченное.
Боец помог ему подняться на ноги. Он стоял среди молоденьких березок, покачиваясь из стороны в сторону. Земля, словно живое существо, медленно вздымалась и оседала под его ногами.
– Товарищ майор! Давайте я вам помогу переодеться, мало ли что?
– Спасибо, не нужно. Где батальон?
– Нет больше нашего батальона. Вот все, что от него осталось – произнес боец и рукой показал на небольшую группу солдат, сидящих на земле в метрах тридцати от них.
– Это всего-то? – удивленно спросил он красноармейца. – А где остальные? Я не верю, что все погибли.
Боец удивленно посмотрел на него. Через несколько минут Бекметов окончательно пришел в себя. Он оттолкнул в сторону бойца и застегнул ворот гимнастерки. Рука его коснулась кобуры, которая была пуста.
– Стройся, – скомандовал он хриплым голосом.
Красноармейцы построились в шеренгу. Строй получился неровным, но он не обратил на это внимания. На всех у них оказалось всего три винтовки и четыре патрона к ним.
– Направо! – произнес он, хорошо понимая, что командует не боевым подразделением, а кучкой испуганных и деморализованных людей.
* * *
Майор шел впереди группы. Он то и дело прислушивался к нарастающей канонаде, которая громыхала где-то на востоке.
«Не может быть, чтобы немцы так быстро продвигались на восток. А где наши части? Неужели они разбиты, как и мой батальон», – размышлял он.
После захода солнца, они остановились на привал. Ужасно хотелось есть и пить.
– Яшин! – подозвал он одного из бойцов. – Возьми кого-нибудь из солдат, и поищите воду. Наверняка где-нибудь есть ручей. Если заметите немцев, бегом сюда. Понял?
– Так точно, товарищ майор, – ответил красноармеец. – Вы нам винтовку не дадите?
Бекметов молча протянул ему винтовку, а сам сел на землю и уперся спиной в вековую сосну. Он по-прежнему чувствовал себя не очень хорошо и двигался лишь за счет морально-волевых возможностей своего организма. Он не заметил, как задремал. Ему снились дом, жена и ребенок. Он очнулся оттого, что кто-то настойчиво тряс его за плечо. Он открыл глаза и обмер, не в состоянии пошевелить ни рукой, ни ногой: перед ним стоял немецкий солдат и светил ему в лицо фонариком. Заметив, что он открыл глаза, солдат направил на него автомат. Майор повернул голову и увидел своих бойцов, которые стояли с поднятыми вверх руками. Вокруг них толпились эсэсовцы и офицер.
– Ханде Хох! – произнес солдат и громко рассмеялся. Видимо, растерянное лицо русского офицера вызвало у него приступ смеха.
Бекметов молча поднял руки и начал вставать с земли. Эсэсовец ударил его сапогом и, когда он растянулся на земле, снова громко рассмеялся. К Бекметову подошел немецкий офицер и, вытащив из кармана своего кителя носовой платок, протянул его майору. Тот взял его и стал вытирать кровь, которая обильно текла из разбитого носа.
– Спасибо, – произнес он. – Я вам очень признателен.
Как он узнал позже, посланный за водой Яшин наткнулся на немецкий патруль и, не раздумывая, бросил винтовку на землю, поднял руки и направился в их сторону. Это он привел немцев к привалу и сдал всех. Красноармейцев вели ночным лесом недолго, и вскоре они оказались на дороге, по которой непрерывно двигались немецкие части.
– Эй, русские! – кричали проезжавшие мимо немецкие солдаты и швыряли в них сырые яйца и огрызки яблок.
Бекметов шел в середине группы. Он то и дело поглядывал по сторонам, стараясь определить, где они находятся. Наконец, он увидел указатель, прибитый к телеграфному столбу. На фанерке было указано, что до Минска осталось двадцать пять километров. Ему были знакомы эти места, так как он часто выезжал сюда с друзьями поохотиться на уток. Насколько он помнил, сейчас за поворотом должен стоять большой деревянный крест. Когда и кто его установил, никто не знал, но все проходившие мимо люди обязательно останавливались и крестились. Бытовала легенда, что крест помогал путешественникам в дороге.
На востоке заалел восход, и лес моментально проснулся. Запели и защебетали птицы, загудели пчелы.
Дорога повернула налево, и майор увидел трехметровый, почерневший от времени крест, на котором было вырезаны слова «Спаси и сохрани». Солдат, идущий рядом с ним, внезапно споткнулся и упал, растянувшись в пыли. Сопровождающие группу пленных эсэсовцы громко рассмеялись, наблюдая за тем, как тот поднимался с земли. Лицо солдата, покрытое пылью, напоминало чем-то новогоднюю маску какого-то уродца. Воспользовавшись тем, что внимание конвоя было обращено на солдата, Бекметов нырнул в придорожные кусты и бросился бежать, не разбирая дороги. Как ни странно, но за ним никто не погнался: судьба одного человека ничего не решала для рейха.
Вечером, измученный голодом и жаждой, он набрел на одинокий хутор. Он долго наблюдал за домом, стараясь определить, есть кто в избе или нет. Наконец, дверь дома открылась, и из него вышел мужчина в белой рубахе. Он прошел в хлев, откуда доносилось голодное мычание коровы. Пока мужчина находился там, майор успел сделать две короткие перебежки и оказался рядом с плетнем. Он упал в высокую траву и стал ждать, когда мужчина выйдет. Ждать пришлось недолго: тот вышел во двор, держа в руках вилы.
– Отец! Ты один? – спросил его Бекметов. – В доме немцы есть?
От неожиданности мужчина выронил вилы. Он со страхом посмотрел на плетень, из-за которого доносился мужской голос.
– Кто ты? – спросил он дрожащим от напряжения голосом. – Выходи, а то я тебя вилами.
Он поднял их с земли и направился к плетню. Майор встал в полный рост.
– Я тебя, отец, спросил, ты один в доме? – снова задал ему вопрос Бекметов. – Что молчишь?
– А кому еще здесь быть? Дочка перед войной поехала в Минск и не вернулась, а баба вот уже месяц лежит, не встает.
Офицер быстро перемахнул через изгородь и подошел к старику.
– Отец, дай мне что-нибудь поесть, а то я вторые сутки без еды и воды.
– Пойдем, так и быть, накормлю, – произнес старик и, повернувшись, направился в дом.
Бекметов с жадностью набросился на холодную картошку, которую хозяин поставил на стол. Пока он ел, старик вышел из комнаты в сени. Майор допил из крынки молоко и ладонью вытер губы. Раздался скрип открываемой двери: в комнату вошел старик, сжимая в руках винтовку.
– Руки подними! – произнес он ровным голосом, в котором чувствовалась решимость.
– Ты что, старик, с ума сошел? – сказал майор и посмотрел на лежавший на столе нож. – Я сейчас уйду. Спасибо тебе за пищу.
– Подними руки, краснопузый! – уже другим тоном произнес старик. – Подними, а иначе застрелю! Больше повторять не буду!
Бекметов схватил со стола нож, но сильный толчок в плечо отбросил его к стене. Из раненого плеча заструилась кровь. Скрутив майора, старик вывел его во двор, где уже стояла запряженная в телегу лошадь.
– Садись, – приказал он ему.
Повалив его в телегу, старик стеганул лошадь по крупу, от чего та вздрогнула и понеслась по дороге в сторону Минска.
* * *
Концлагерь, в который попал Бекметов, находился на окраине Минска. От лагеря до его дома было недалеко, и он каждый день внимательно вглядывался в лица женщин, которые бросали через забор из колючей проволоки вареную картошку и куски хлеба, стараясь увидеть среди них свою жену. Однажды ему показалось, что к забору подошла она. Он бросился к ней, но это оказалась совсем незнакомая женщина.