Надо не думать об этом.

Так странно, что Павел – это покойный профессор Беккер. Удивительное совпадение, ведь со мной в одной квартире живет его жена, то есть вдова! А говорят, так только в кино бывает.

23 октября

Давно ничего не пишу. Потому что не о чем. Учеба, лекции, уборка. Шкаф ничего не делает. Я вешаю туда одежду и ничего. Может быть, попробовать открыть еще раз дверь? Это просто как кино, только совсем реальное. Со мной ни разу ничего не случилось. Надо попробовать. Вдруг я встречу Павла еще раз?

Ирочка заглянула в кошелек – там лежали одинокие десять копеек, вытрясла мелочь из кармана – набралось еще пятьдесят. В кармане сумочки нашелся еще рубль.

– Ну и что мне делать с этим богатством? – скептически спросила она. Тщательно рассчитанный бюджет летел ко всем чертям из-за капризного ноута. Верного друга по сетевому серфингу пришлось нести в сервис, и он сожрал сумму, которой ей хватило бы примерно на неделю, и теперь Ирочка срочно искала резервы. Она бы с радостью подработала по специальности, но, увы, студентов брали только с третьего курса, а до него еще предстояло доучиться. Ирочка вздохнула и полезла в заветную коробочку. Здесь лежали ее детские сокровища: большой царский пятак с орлом, монетка в десять стотинок, случайно полученная на сдачу, серебряный полтинник 1925 года и три рубля советских, с Кремлем. Почему бы не расстаться с частью этих сокровищ, которые сейчас ей уже были ей почти безразличны? Ирочка подумала и остановила выбор на полтиннике, наверное, за него дадут столько, что можно будет прожить до стипендии. А то сколько же можно столоваться у соседок! Совесть надо иметь! Подгоняемая угрызениями совести, Ирочка положила в карман полтинник и направилась в антикварную лавку, где как-то углядела витрину со старыми монетами.

Витрина оказалась на месте, но приемщик поднял Ирочку на смех с ее амбициями. За ее драгоценный полтинник он предложил смехотворные сто рублей, дескать, такого добра хватает. Она гордо сунула монету обратно в карман и вылетела вон.

Она уже подумывала о том, чтобы сдать монетку в ломбард, вдруг за серебро по весу дадут больше, чем за сомнительный "антиквариат", но пожалела. Монетка досталась ей от бабушки, та клала ее на дно графина с водой, уверяя, что серебро очищает воду.

"Придется звонить родителям и просить денег", – мрачно подумала она, войдя к себе в комнату. Это было крайне неприятно, потому что они изначально были против того, чтобы Ирочка уезжала из дома, но, видимо, решили, что она хлебнет лиха в чужом городе, в съемной комнате в коммуналке и вернется, поджав хвост. Увы, занять было не у кого, стипендия кончалась быстрее, чем месяц, а у тех однокурсников, что побогаче, Ирочка одалживаться не желала…

Взгляд ее упал на шкаф.

"Может, продать что-нибудь ненужное?" – мелькнула у нее мысль. Впрочем, что за чушь, кому нужны ее кофточки и поношенные сапоги! И потом, сама-то она в чем будет ходить?

Она, однако, отворила дверцы и окинула взглядом скромный гардероб. И невольно посмотрела на дверь. Ирочка не открывала ее с тех самых пор, как проводила Павла, и теперь ей было страшно любопытно, как же так вышло, что он стал профессором, знаменитостью… Ведь это точно был он на фотографии у Анны Феодосьевны! Неужто подсмотрел что-то в ее учебниках и благодаря этому обогнал эпоху? Или сам сумел додуматься до чего-то важного? (Ирочка не читала Брэдбери, поэтому об "эффекте бабочки" даже не подумала.)

"Загляну, – решила она и посмотрелась в зеркало. – Только переодеться нужно…"

Провернув ключ в замочной скважине, она осторожно выглянула наружу и зажмурилась: так сияло солнце! И было тепло, цвели каштаны… Вот здорово, подумала Ирочка, у нас тут холодрыга и снег, а я могу сходить в настоящий… Первомай, – поняла она, увидев людей с транспарантами и флагами. И поспешила прикрыть дверь.

"Так, надо хотя бы юбку надеть, – засуетилась она, – и туфли на носки, ужас, но там почти все так носят, никаких колготок я не видела… Куртка… вот ветровку возьму, сумку через плечо… И на голову что-нибудь… О!"

– Сталиванна! – постучалась она к соседке. – У вас какого-нибудь шарфика или косынки не найдется? А то я уборку затеяла, а волосы повязать нечем…

– Держи, – ответила та, порывшись в комоде, и выдала девушке немного застиранную красную косынку. – И не мешай смотреть!

Тут Сталиванна с немалой силой стукнула по боку телевизора, изображение перестало рябить, и с экрана вновь запел Кобзон.

Ира убежала к себе, повязала косынку на рабоче-крестьянский манер, стерла помаду и решила, что сойдет за одну из демонстранток.

Она глубоко вздохнула и шагнула в май. По улице шли радостные люди, несли кумачовые транспаранты, портреты, березовые ветки с еле проклюнувшимися клейкими листочками и накрученными на ветви белыми бумажными цветами. Бухал духовой оркестр, веял сладкий весенний ветер, и у Ирочки на душе стало отчего-то легко и радостно. «Наверное, красные уже победили», – подумала она, оглядывая почищенный город, беленые стены и красные флаги. Вот, значит, как люди жили тогда…

А когда это – тогда, вдруг пришло ей в голову. Раз отмечают Первомай, наверное, уже закончилась гражданская война… или нет? Все-таки закончилась, поняла она, увидев на огромном транспаранте надпись «Да здравствует двадцать третья годовщина Октября!» Двадцать третья – это получается уже тысяча девятьсот сороковой год…

Наверное, Павел уже стал врачом и ученым, подумала Ира, и где его искать-то? Ведь он скорее всего уехал к себе в Москву. И она решила просто походить по улицам – когда еще получится окунуться в историю.

Позже она вспоминала, что ее совсем не удивило, что месяц назад здесь был декабрь девятнадцатого года, а сейчас – май сорокового. Да и то сказать, гораздо больше Ирочку занимало, сойдет ли она за свою. И видимо, сошла, потому что никто не оборачивался вслед, кроме парня в лихо сдвинутом на ухо картузе, никто не кричал «Держи шпионку!» Даже обидно. Ирочке пришло вдруг в голову, что на свой полтинник она сможет купить здесь намного больше, чем у себя там. Надо только найти магазин… И она пошла к центру, вертя по дороге головой во все стороны.

Люди с флагами и транспарантами тоже шли туда, где надрывался оркестр, где кто-то бойко и гулко выкрикивал лозунги. Почти никто не шагал ей навстречу. Поэтому Ирочка сразу заметила маленькую девочку, которая уныло тащилась ей навстречу, низко опустив голову и глотая слезы.

– Что случилось? – спросила Ирочка, присев перед девочкой. – Почему ты плачешь, тебя обидели?

Девочка помотала головой и громко шмыгнула носом. Ей было лет семь, и застиранное платье было ей великовато. Волосы заплетены в две косички с белыми ленточками. Обычная девочка, только почему-то плачет.

– Где твои мама и папа, ты не потерялась? – продолжала утешать ее Ирочка.

Девочка помотала головой.

– Папка на войне, – сказала она, втянув содержимое носа, – а мы с мамой сюда приехали, мама в столовой работает.

– Ничего, вернется твой папка, – бодро сказала Ирочка, которую кольнуло какое-то смутное предчувствие. – Смотри, праздник, все смеются.

– А у меня мамка против праздника, – сообщила девочка. – Нам в школе велели принести по пятьдесят копеек, сдать на подарки воинам Красной Армии, а мамка говорит, самим есть нечего. Что я в школе скажу! Все принесут, а я нет…

– Хочешь, я дам тебе полтинник? У меня случайно в сумке завалялся. Бери-бери, – заторопилась Ирочка, судорожно нащупывая в кармашке сумки монету, наконец нашла и сунула в горячую ладошку девочке.

Та недоверчиво подняла на нее глаза, но монетку взяла и прижала кулачок к груди.

– Тетя, а почему ты мне ее даешь? – спросила она прямо.

– А я тоже… тоже хочу помочь Красной Армии, – ответила Ирочка с легкой заминкой.