– Она прекрасно может нас видеть, – возразил Вилли, глядя на Кэй. Он был такой высокий, что его голова, слегка наклоненная под скатом косого потолка, находилась на одном уровне с ее головой на верхнем ярусе кровати. Он наклонил ее еще больше на сторону, чтобы оказаться с Кэй лицом к лицу.

– Привет, – промолвил он приятным тоном, растягивая лицо в улыбке. – Привет, маленькая свидетельница. Поглядим-ка на тебя.

Кэй, видя, как из темноты к ней вдруг потянулись его загребущие руки, съежилась и подалась к стене, но противиться было бесполезно: он был силен под стать своему росту, и скомканная постель не помешала ему в один миг привести ее в сидячее положение. Правую руку она зарыла в пуховое одеяло позади себя, почти села на нее.

– Ага. Похоже, мы добрались до этого зуба, – бросил Вилли, обернувшись через плечо. – В руке у нее, как и сказано в приказе.

Кэй неплохо рассмотрела его в непрямом свете фонарика, который Флип направил на страницы приказа, пробегая их глазами. Вилли был очень высок и широк телом, но, если вглядеться повнимательнее, на удивление тощ. Его плечи, казалось, пропускали свет. Шея тоже, на первый взгляд, была обычной шеей, но, если посмотреть на нее в упор, внезапно начинала растягиваться, или скручиваться, или сжиматься – или бог знает что еще. Кэй не могла этого определить. Одет он был во что-то длинное – то ли в плащ, то ли в халат, то ли в балахон – и подпоясан толстой веревкой. Рукава расширялись к запястьям, как рупора, но сами эти запястья были такими же худыми и призрачными, как все в нем, его руки словно бы терялись в пещере одежды. Но силы у него, подумалось ей, очень много: он как пушинку поднял ее и посадил на кровать. И, вновь обратив внимание на его лицо, она вдруг заметила, что у него странная манера смотреть на тебя в каждый момент только одним глазом – или, может быть, обоими, но по-разному. Сейчас он очень пристально разглядывал ее левым. Он наклонился вперед и положил подбородок на край матраса, засунув под него кисти рук с изящными длинными пальцами.

– Ну, – произнес он очень мягким, вкрадчивым голосом, – давай-ка ты отдашь нам зуб, хорошо? Потому что я, со своей стороны, очень хочу отправиться домой и хоть немного отдохнуть.

Кэй покачала головой – сначала медленно, потом энергичней.

Улыбка Вилли сошла на нет, и он шутливо нахмурил брови.

– Не отдашь?

Он сделал недовольную мину, выпятив нижнюю губу.

Кэй снова покачала головой.

– Говорит, не желает отдавать зуб, – сказал Вилли через плечо.

Флип все еще изучал приказ, страницу за страницей, ведя по написанному пальцем, и, казалось, не был способен ничего слышать, кроме своего бормотания.

Вилли опять повернулся к кровати.

– А почему? Неужели ты не хочешь, чтобы я немного отдохнул?

Он вновь попытался улыбнуться.

Кэй таращилась на него. Она не была уверена, что сможет заговорить, даже если пожелает. В горле было так сухо, словно оно внезапно превратилось в пакет из оберточной бумаги.

– Дело просто-напросто в том, что этот зуб чрезвычайно важен для моих карьерных перспектив, – сказал Вилли, кивая. – Если я не доставлю его начальнику, меня могут, знаешь ли, уволить. – Он покачал головой. – И кем я тогда стану? Выдумщиком сказок? Вруном на вольных хлебах? Не лучший род занятий. – Он умолк на секунду, вскинув тонкие надломленные брови. – Этически весьма сомнительный.

– Вилли. – Взгляд, который Флип поднял от бумаг, был отчаянно-отрешенным. – Они не все тут. Бумаги. Приказ. Должна быть еще одна страница. Видишь – тут, внизу… сказано, восемнадцатая из девятнадцати, а дальше ничего нет. А должна быть. Где последняя страница, Вилли? Не хочу слышать, что ты ее потерял.

Говоря, Флип торопливо подошел к кровати, засунул с обоих боков руки в карманы балахона Вилли и начал там лихорадочно рыться.

Вилли скованно выпрямился теперь с обреченным и каким-то безропотным видом, его лицо вдруг осунулось и стало морщинистым, он далеко запустил ладони в другие свои карманы. Металлическое звяканье, бумажное шуршание и множество других странных звуков слышны были Кэй, когда четыре руки шарили в карманах, которым она потеряла счет, которые уходили, казалось, намного глубже, чем могла позволить заурядная подкладка.

Руки Флипа утонули в них по локти – и тут Вилли внезапно просветлел лицом.

– Вот, кажется, нашел.

Это был лист бумаги, многократно и очень толсто сложенный в квадратик. В тусклом свете Вилли принялся аккуратно расправлять бесчисленные сгибы и складки.

– Ну да, вспоминаю теперь, – сказал он, развернув лист до конца, приложив его к боковине кровати Кэй и мягко разглаживая морщины. – Как только Гадд дал мне этот приказ, я страшно расчихался и…

– Дай-ка сюда.

Флип нетерпеливо выдернул лист из рук Вилли и принялся читать.

Вилли состроил, глядя на Кэй, гримасу, означавшую: Фу. Она едва не хихикнула.

– Ох, нет… Вилли, я просто не могу. Смилуйтесь надо мной, кому там положено. Ты беда ходячая, вот ты кто.

Быстро схватив левой рукой угол одеяла, Кэй натянула его себе на колени и укутала плечи. Воздух в комнате сделался неприятно холодным, штора из-за открытого окна по-прежнему колыхалась. Кэй забилась в дальний угол кровати, пряча позади себя правый кулак, ощущая ладонью неровности отцовского зуба. Эта ладонь была липкая и жаркая, а все остальное тело, наоборот, мерзло. Холод, подумала она, наверняка разбудит Элл, которая и без того всегда спит чутко. Вилли снова стал пристально на нее смотреть – точнее, высматривать ту часть правой руки, что она спрятала за спиной, – а Флип продолжал тем временем возбужденно читать и бормотать.

– Боюсь, ты мне не поверишь, – сказал Флип со вздохом, поднимая глаза. Кэй увидела такое же, как у Вилли, костлявое лицо, такие же высокие брови, и взгляд был такой же странный. – Давай-ка поэтому прочту тебе дословно.

– Если это означает, что Гадд опять будет терзать меня с помощью своей носовой мускулатуры, то лучше не надо.

Вилли мягко опустил правую щеку на матрас и прикрыл левый глаз. Хотя брови у него были черные, волосы, заметила Кэй, отливали серебром в тусклом свете фонарика.

– Нет, к сожалению, придется тебе выслушать. Это специальный пункт приказа, после описи вещей, подчеркнутый двойной чертой. Написано Гаддом собственноручно. Обратить внимание, он пишет. Перемещение из дома должно осуществляться в отсутствие семьи перемещаемого лица. Ни в коем случае не пытаться забрать перемещаемое лицо или движимое имущество при них. Не приближаться к ним, даже если они спят. Слыхал, Вилли? Нам вообще не следовало тут находиться сейчас. Ох, смилуйтесь надо мной, девять сестричек, я просто поверить не могу. – Он приумолк и сделал глубокий вдох. – Но это еще не все. Дальше самое-самое. Ты будешь в восторге, – сказал Флип, поднимая глаза, где никакого восторга не читалось, и вперяя их в сгорбленную спину Вилли. – Дочь перемещаемого лица – автор. Она не свидетельница, дубина ты бессюжетная, она автор.

Только теперь, только когда он кончил, до Кэй дошло, что Вилли принялся было чуть слышно напевать себе под нос, – песня была живая, бодрая. Но последние слова Флипа заставили его прекратить, и в комнате воцарилось безмолвие. Даже еловые ветки за окном не шевелились в этой пустоте.

– Автор, – тихо повторил Флип, и его рука с фонариком безвольно упала, так что теперь был освещен, и очень ярко, только маленький участок ковра перед его левым коленом. Кэй с облегчением вновь погрузилась в почти полную темноту, с которой можно было слиться. Сердце перестало так сильно стучать, и жестокая дрожь, заставлявшая ее кутаться в одеяло, отступила. Вдруг оказалось, что она легко может глотать и в горле уже нет комка, мешавшего говорить. Чем она и воспользовалась.

– Простите, можно вас спросить? – промолвила она. И, более застенчиво: – Кто вы?

Вилли опять оперся на матрас подбородком, его левый глаз открылся, и он уставился из мрака прямо ей в лицо. Серый цвет его радужных оболочек был неисчерпаемо глубоким, неизбывным, и в слабом свете морщины, расходившиеся от уголков глаз, зияли, как трещины.