Последствия чеченской войны долгое время еще будут ощущаться не только на Кавказе, в России, но, как ни странно, и за много километров от эпицентра событий, на территории другого государства — в Крыму.

Что поделаешь, мы продолжаем жить в едином криминально-политическом пространстве.

Портреты Джохара Дудаева, знамена Ичкерии, диковинный для Крыма клич «Аллах акбар!» стали сегодня почти привычными атрибутами крымско-татарских митингов. Они парадоксально накладываются на все большую криминализацию национального движения, и это естественно — за героикой, или псевдогероикой, уголовнику сподручнее прятать извечную суть своего ремесла.

Все чаще смесь политики и уголовщины продолжает пополняться новыми взрывоопасными ингредиентами, грозя превратиться в гремучий коктейль под названием «этно-религиозный фундаментализм».

Вряд ли стоит говорить о том, что может он принести Крыму и миру. Остается лишь надеяться на то, что глубокие демократические традиции борьбы крымских татар за свои права в прошлом сделают эту перспективу неосуществимой.

В самые последние дни работы над этой книгой появилось предсказанное долгожданное и приятное событие: в рядах Меджлиса произошел раскол, создано, судя по первым декларациям и некоторым персоналиям, демократическое движение «Миллиет» — «Народ».

Он типичный представитель крымского криминалитета, бывший воин-афганец, человек, который состоял в одной из небольших преступных группировок, был осужден, отсидел большую часть срока и вернулся к преступному (хотя и другому) бизнесу. Но все же он и не совсем типичный, прежде всего потому, что после возвращения в «дело» сумел-таки снова завязать с преступным, но очень прибыльным бизнесом и найти мирное применение своим умелым рукам. Во всяком случае, путь «волков» был не для него…

Коренастый блондин, слегка кривоногий — как то бывает у настоящих моряков или потомков кавалерийского рода, — Вадик Фанфани (имя и фамилия изменены, но только в пределах своего языкового ряда) попал в Афганистан на финальном этапе кампании, и, может быть, поэтому и вернулся домой цел и даже невредим.

Колхоз, где Вадик вырос и начинал трудиться шофером, развалился. Молодежь разбежалась кто куда. Подался в город и Вадик. Некоторое время кантовался на центральном рынке. Однако торговца из него не получилось.

Были мы с ним знакомы просто как земляки. Лет семь назад, кажется перед Новым годом, он было снова замелькал на базарах, но скоро надолго исчез из моего поля зрения. Прошел слух, что Фанфани посадили чуть ли не за разбой. Я позабыл Вадика, которого, быть может, и знал только из-за его экзотической фамилии…

И вдруг — на тебе! Необыкновенным для февраля деньком — светлым, овеянным средиземноморским ветерком, принесшим первое тепло, — отправился я подышать на Симферопольское море. Тенькали синички, суетясь в вербных зарослях, по-за которыми время от времени вздымалось удилище, слышался характерный стрекот спиннингового барабанчика.

Приблизившись, я увидел Вадика. Он повзрослел, изменил прическу: теперь он был коротко острижен, а раньше ходил с кудрями на вороте.

— Гражданин, рыбалка с плотины запрещается! — решил я пошутить.

Вадик бросил:

— А не пошел бы ты…

Вадик обернулся и, по-моему, не сразу вспомнил меня, хотя и понял, что мы знакомы.

— Клюет всякая мелочь, — резиново улыбнулся он, и сверкнул оскал невероятно белых и ровных зубов.

Когда же вспомнил меня, то обрадовался по-настоящему и стал сматывать удочки.

Разговаривая, мы пошли по плотине в сторону поста охраны.

— Когда свояк дежурит, я подъезжаю… Без рыбалки не могу. Тут иногда лещики цепляются.

Я же все порывался выяснить насчет слухов о нем.

Миновав шлагбаум, мы выбрались на площадку, где в полном одиночестве стояла машина. Но зато какая: элегантный, как женское манто, «скорпио».

Вадик направился к ней. Скрипнула сигнализация.

— Ну и ну! — пробормотал я, уставившись на этот пейзаж. — В тюряге такое не заработаешь…

Слух у моего земляка был отменный.

— Да уж, честным трудом не заработаешь, — согласился Вадик.

Мы сели в машину, и она пошла быстро и плавно. У поворота Вадик спросил:

— Может, ко мне, если, конечно, время позволяет?

И, словно бы смущаясь, надел очки, скрыв от меня зеленые свои глаза отрока.

Спустя минуты я стоял перед роскошной виллой. Как-то иначе назвать это строение мне не позволяли ни восторг, ни запас архитектурных понятий.

Но не стану описывать деталей — таково одно из условий, которые перечислил мне Вадик, прежде чем рассказал о способе своего баснословно быстрого обогащения.

Увы, он и в самом деле отсидел пять лет за рэкет, которым занимался всего ничего. Однако на другом поприще он «поработал» как раз столько же времени (год с небольшим) и нажил состояние, позволившее построить этот особняк с бассейном, сауной, гаражом и прочей обязательной для состоятельного человека фанаберией.

— Вот вы, уважаемый, пишете о том, какой урон природе наносит невежественное к ней отношение. А что вы скажете о людях, которые, понимая все это, все равно творят этот вред?

Я понимал, что отвечать на этот вопрос необязательно.

Мы прошли в дом, где в гостиной был уже накрыт столик, но без спиртного.

— Все это я купил одним махом… — небрежным жестом Вадик осенил обстановку: деревянную мебель, ковры, посуду, гобелены. Однако в движении этом не было и тени рисовки. Мы сели, и я видел, что земляк мой просто изнывает от нетерпения, желая о чем-то рассказать мне, видимо очень важном для себя.

— Мы попали под амнистию — пятеро афганцев. Как там сошлись, так и держались вместе. Лагерь — похуже войны… Но не об этом речь. Где, что и как мы будем делать, выйдя на волю, мы знали. Один из нас, Федор, был рыбаком, причем потомственным. У него на Азовском море в деревне доживала век бабушка. Во дворе валялась лодка. На чердаке нашлись капроновые сети. Как-то ночью мы вышли в море — поставили аханы. И уже через две недели — это было ранней весной — закрутили около ста банок черной икры.

К лету у нас уже был вездеход «Нива» и «Казанка-2». Деревня глухая. Рыбинспектор появился лишь осенью. Но так ничего про нас и не узнал. К тому времени мы имели джип и два «Амура» с подвесными «японцами». Одна лодка работала в Азове, другая — в Феодосии. Рыбы мы брали столько, что, не будь рынка сбыта, не представляю, что бы мы с ней делали.

Мы много работали и много думали. Один из нас съездил в Турцию, где нашел хороших партнеров. На первое рандеву мы шли и тряслись. Вооружиться (парочка «калашей» у нас уже имелась) остерегались. Боялись нарваться на наших погранцов. Это потом поняли и оценили, как нам подфартило. Наш бизнес возник в самый разгар энергетического кризиса. У хохлов нечем было баки заправлять. «Сторожевики» больше сторожили причалы, чем водные рубежи.

Встреча с турками состоялась без эксцессов. Мы им товар, а они нам баксы. И так неоднократно. Опасность была в другом. Выходили мы к аханам только ночами. И непременно перед самой погодой. Федор знал все приметы. И называл это «пройти по краю». Важно было изловчиться так, чтобы улизнуть в море перед самым штормом. В большое волнение инспекция идти не рискует. Техника у нее не та. И устеречь нас на берегу с рыбой не могла. Мы выходили в других местах. У нас их было несколько… В скалах у Ак-Моная. Там в каменоломнях держали бочки с икрой, соленым краснюком… Там же мы и балыки вялили. Словом, целый подпольный цех.

— Турки, Азовское море? — усомнился я.

— В том и гениальность нашего метода: добываем в Азовском, продаем в Черном. От Арабатского залива на Азове до Феодосийского залива на Черном — по прямой всего пятнадцать километров. С учетом извивов дороги — от силы — двадцать пять. Сорок-пятьдесят минут на перегрузку в машину — и снова в лодку. Еще пара часов — встреча с турками. Они нашу рыбу берут, а она хвостом о палубу молотит.