Эта последняя мысль была еще неприятнее. Наверное, он человек слишком приземленный, раз не может воспарить духом. Все проповедники и даже авторы рыцарских романов утверждали, что только чистая совесть позволяет рыцарю совершить подвиг… Как бы то ни было, послезавтра, в Прощеное воскресенье, ему предстоит причаститься, а до того он обязан простить Роберта де Санта-Фоска и исповедаться отцу Иву. Намотав на руку поводья своего коня и поглядывая на пасущихся лошадей, Рожер попытался уговорить самого себя простить кузена. Ведь если как следует постараться, это совсем не трудно, все случившееся в Антиохии случилось давным-давно и больше его не волнует… На закате, когда пришло время гнать лошадей в лагерь, он решил, что добился немалых успехов.
После ужина он увиделся с отцом Ивом и хорошенько исповедался. После отпущения грехов священник предложил Рожеру выпить по чаше вина, и тот не отказался. Разговор коснулся главного события дня. Отец Ив был очень расстроен.
— Не следовало вождям разрешать это испытание, — сказал он. — Если чудо что-то означает, то отсутствие чуда не означает ровным счетом ничего. Безрассудно и самонадеянно ожидать, что стоит вопросить Господа, и Он тут же пошлет нам знак. Вот Он и наказал нас за грехи: едва мы попытались устроить Божий суд на земле, как наши сомнения только усилились. Паломники должны больше полагаться на свои мечи.
— Но тогда маловероятно, что мы возьмем этот город, — удрученно сказал Рожер. — Значит, нам остается надеяться только на внезапный штурм, а для этого воинам не хватает уверенности в себе. Постараемся сделать все, что от нас зависит.
— Даже если это и так, не стоит отчаиваться. Смерть в бою отворит вам врата Царствия Небесного. А кроме того, нас до сих пор еще никто не побеждал! Надеюсь, отец Петр излечится от ожогов. Его смерть лишила бы паломников остатков смелости. Даже если он и обманщик, то все равно храбрец, коли согласился на такое!
Тем не менее двадцатого апреля, через двенадцать дней после испытания, Петр-Варфоломей скончался.
Изверившееся и отчаявшееся войско продолжало осаду. С приходом весны холмы покрылись густой травой, и для лошадей настало раздолье. Скакуны выглядели сытыми и отдохнувшими, но зато вновь грозила скорая летняя засуха, и рыцари требовали немедленно начать штурм, дабы не прозябать в вялой осаде. К несчастью, атаковать было некого: враги скрывались за крепостными стенами. Вожди вновь разошлось во мнениях. Герцог Нормандский и граф Тулузский затратили на осаду слишком много денег и времени, чтобы отказаться от попытки взять Акру. Граф Танкред Киликийский был того же мнения, и люди прислушивались к нему. Хоть он и был всего лишь племянником Боэмунда, да и вассалов имел немного, но люто ненавидел неверных и слыл отважным и удачливым полководцем. Другую сторону представляли герцог Лотарингский и граф Фландрский, стремившиеся доказать, что вся армия должна поскорее двинуться на Иерусалим, а не тратить время понапрасну. Но умные люди говорили, что и Иерусалим обнесен сильными стенами, которые тоже придется штурмовать. В результате армия осталась на месте и продолжала вести вялую и безрезультатную осаду.
И в самом деле, нелегко было решить, что делать дальше. Если целью паломничества было избавление восточных христиан от ига неверных, то самым мудрым было вернуться в Иконий и выгнать турок из Анатолии; если бы это не удалось, можно было превратить Антиохию и Эдессу в сильные и процветающие независимые государства; кроме того, была возможность отыскать княжество ливанских горцев-христиан и попытаться с их помощью взять Дамаск. Все это было вполне разумно, а заодно позволило бы пилигримам защищать как собственные владения, так и границы Византийской империи. К сожалению, мало кто это понимал. Увы, цель похода не вызывала сомнений лишь у самых темных и религиозных из пилигримов. От верховьев Иордана их отделял горный кряж шириной в пятьдесят миль, они стояли у порога Святой Земли и требовали вести их на Иерусалим. Младшие рыцари были заодно с пехотинцами, а Рожер ничем не отличался от своих товарищей.
Однажды вечером он сказал отцу Иву:
— Понимаете, отец мой, прошло уже три года, а паломничеству не видно конца. Давая присягу герцогу, я не думал, что мы с боями пойдем от Никеи до Акры и только потом двинемся в Египет. Что же, герцог Роберт собирается до самой смерти осаждать укрепленные города, возвращать их кому-то другому и ничем не вознаграждать своих вассалов? Подумайте только, после трех лет сражений у меня ни гроша за душой, под седлом злосчастный турецкий конь, доспехи износились и нет надежды их заменить! Мы выполнили свой долг перед восточными христианами, этими неблагодарными еретиками. Теперь пусть нам позволят идти на Иерусалим, до которого осталось каких-то сто миль, и делу конец! Многие думают так же, а если мы по-прежнему будем сидеть на месте, к следующему году от армии не останется ничего!
— Выбросьте из головы все помыслы о клятвопреступлении, — ответил священник, — хотя я вас понимаю и сочувствую. Покидая Бретань, я тоже не думал, что на это уйдет три года. Да, мы успешно выполнили свои обязательства перед восточными христианами. Но бросок от Акры прямиком на Иерусалим придаст границам христианского мира довольно странные очертания. Устремившись на юг, мы оставим у себя за спиной сильные гарнизоны неверных, и мирным паломникам, которые устремятся вслед за нами, будет трудно попасть в Священный Город, даже если там разместится христианский гарнизон. Нам бы сначала следовало взять побережье, устроить безопасные зимние гавани для итальянских кораблей, а потом продвигаться в глубь этой страны. Но если сейчас вы повторили то, о чем думает все войско, — а я знаю вас как честного пилигрима, — то придется передать ваши слова герцогу… Лучше принять неправильное решение, и тем сохранить единство, чем лишиться армии.
Так и произошло. Тринадцатого мая осада была снята, и войско паломников двинулось на Иерусалим. Это была первая неудача пилигримов, и кое-кто недовольно ворчал, сжигая осадные машины под ликующие крики гарнизона неверных, но большинство было слишком возбуждено возможностью взять Священный Город и покончить с трехлетними скитаниями, чтобы тревожиться из-за оставляемых позади вражеских гнезд.
С первым утренним лучом Рожера разбудил арбалетчик Фома, пришедший надеть на него доспехи. Юноша быстро вылез из одеяла, в которое был закутан, ибо весь лагерь уже проснулся и шум стоял такой, что спать дальше было невозможно. Наступило тринадцатое июня 1099 года. Шел седьмой день осады Иерусалима.
Здесь негде было набрать воды, чтобы напоить животных, и сами пилигримы уже четыре дня не умывались… Тело чесалось от засохшего пота, кольчуга невыносимо воняла, а мысль о липком оберке, которым вот-вот придется покрыть голову и плечи, выворачивала наизнанку пустой желудок. Простолюдины не обращали на это внимания, потому что вообще редко мылись; знатные сеньоры переносили все лишения стоически, потому что грязь не мешала им оставаться знатными; и лишь мелкие рыцари ненавидели запах немытого тела, поскольку именно стремление к чистоте отличало их от всех прочих.
Когда Рожер преклонил колени у шатра, где за походным алтарем служил мессу отец Ив, из-за Моавитянских гор взошло солнце. Накануне вечером все паломники принесли покаяние, чтобы утром получить отпущение грехов. Наступал день великой битвы, и вечером пилигримы надеялись поклониться Гробу Господню. После мессы их ждал привычно скудный завтрак — кусок хлеба и глоток мутной воды. Он поел, стоя в толпе у герцогской кухни, а затем вернулся к месту ночевки забрать свой щит и меч. Полностью вооружившись, он двинулся к месту сбора, где вожди как раз начали бесконечный спор о построении пилигримов в боевой порядок.
На безоблачном небе сияло солнце, и жара уже давала себя знать; значит, к середине дня доспехи накалятся добела, а шлемы начнут обжигать макушку. По сравнению с грозно вздымавшимися ввысь прямоугольными белокаменными башнями, пронзительно сверкавшими на солнце, стены Иерусалима казались черными. На их фоне выделялась свежая кладка вокруг амбразур, не успевшая выгореть на солнце и починенная египтянами в ожидании осады. Башни пестрели движущимися черными точками: то были неверные. Приготовления к штурму велись на глазах у осажденных, и те были во всеоружии. Христианские вожди, полагаясь на свой престиж — как-никак они одолели огромные турецкие армии, — решили не пробивать стены, а штурмовать их с помощью одних лестниц. И действительно, шансы на успех были велики: защитники башен вполне могли отступить при виде устремившегося на штурм огромного войска, а стоило паломникам закрепиться на захваченных позициях, как крепкие доспехи и тяжелые мечи помогли бы им прорваться в город… Однако воины этого гарнизона не были ни под Дорилеем, ни в Антиохии, поскольку служили другому властителю. И, как резонно полагал Рожер, осада Иерусалима могла закончиться полной неудачей.
