Рожер и Эд вновь впали в дремотное состояние. Уставший после бессонной ночи Эд протяжно и громко зевнул, а потом заговорил — чтобы не уснуть.
— О боже, мы тут всю жизнь проторчим, — проворчал он. — Есть хоть намек на то, что эта проклятая стена когда-нибудь рухнет?
— При такой скорости? Можешь быть уверен, в ближайшие недели этого не случится. Последние один-два залпа откололи от стены приличный кусок, но остальные летели слишком высоко и ударили в стену под неправильным углом. В Никее у греков были машины, которые метали камни более горизонтально; ты сам видел, что они сделали со стеной за один день работы.
— Да, эти греки горазды по части всякой осадной чертовщины, — лениво ответил Эд. — Жаль, что их здесь нет. Пара-другая таких ребят нам не помешала бы…
— Лучше не надейся, — посоветовал Рожер. — Похоже, что гарнизон Лаодикеи на стороне неверных. Стыд и срам! Жаль, что не князь Боэмунд взял этот порт прошлой осенью.
— Князь сделал ошибку, затеяв ссору с императором как раз тогда, когда нам позарез понадобилась помощь греков.
В ответ Рожер издал непристойный звук и высунул голову из-за плетня, чтобы проследить, куда упадет очередной камень, посланный христианской катапультой. Но Эда распирало желание поговорить, и вскоре он снова подал голос:
— А что ты делал в это время три года назад? Рожер честно постарался припомнить. Казалось, это было так давно… Три года назад он еще не встретил Анну, а теперь его супружеская жизнь кончена. И вдруг перед его глазами возник заливной луг на берегу Разера; к нему подходит отец и говорит, что конь достаточно потрудился и пора ехать в Бэтлское аббатство.
— Три года назад… — мечтательно повторил он. — Знаешь, похоже, в это время я колол копьем чучело, стоявшее в поле. Помню, мне пришлось одолжить кольчугу у старшего брата, потому что своей у меня еще не было. И скакуном я учился управлять — конечно, он давно умер. Сомневаюсь, что после этого паломничества останется в живых хотя бы сотня коней, на которых мы выступали в поход. Было бы куда полезнее учиться копать и плести заборы, а не махать мечом и копьем, как я тогда… Похоже, война — это совсем не то, о чем мы мечтали. Она вовсе не такая, как в песнях труверов.
— А я три года назад грабил Мен [58], — медленно и со вкусом произнес Эд, как говорит каждый, вспоминая о событиях своей жизни. — Вот это была настоящая война — как раз такая, как в песнях труверов! Там пришел к власти незаконный сын старого графа, и мы отправились в набег вслед за королем Вильгельмом и герцогом Робертом. Ох и весело было! А если кому-то больше нравилось драться, чем грабить, так можно было взять с собой несколько приятелей и устроить поединок с отрядом анжуйцев — на равных. Замки там, конечно, тоже были сильные, но мы либо проходили мимо, либо их осаждала пехота, а мы скакали по полям и радовались жизни. Да, такие маленькие войны — сплошное удовольствие! Это паломничество слишком серьезное и утомительное дело. Так мы никогда не избавимся от наших вождей. Опять же, эти неверные не щадят рыцаря, которому не повезло во время битвы, а грабить здесь чересчур опасно. Когда я оставил войско и отправился в Киликию, так еле унес оттуда ноги.
— Да, ты уже рассказывал об этом утром, — быстро вставил Рожер. Возможно, это была совсем другая история, которую он еще не слышал (на счету Эда, по его собственному признанию, было немало опасных стычек с неверными), но беседа только усилила тоску по дому, так что еще ярче проступили воспоминания о детстве. Словно он вновь очутился в ином мире, где реки круглый год не меняют русла, лишь слегка разливаясь весной, а пастбища зеленеют и зимой, и летом. Ему вдруг страстно захотелось увидеть родных. Отец всегда был суров, а брат частенько задирал Рожера и относился к нему свысока, как к маленькому, но это был его дом — место, откуда он вышел и куда никогда не вернется. Жив ли еще отец? Он быстро старел, а три года — долгий срок для пожилого человека. Да и брат, быть может, уже погиб в случайной стычке с валлийцами. Мало ли какие опасности поджидают воина короля? Тогда манор Бодем перейдет младшему сыну… Рожер приказал себе выбросить это из головы: он стал паломником по своей воле и никогда не вернется в Англию.
Теперь камни летели в стену гораздо реже; приближался закат, и, как обычно, снаряды подходили к концу. Пехотинцы весь день рыскали по скалистой равнине в поисках подходящих булыжников, ломами дробили прибрежные утесы, но переправлять эти глыбы в лагерь было трудно, и накопить приличный запас камней никогда не удавалось. Солнце садилось, и механики принялись сматывать канаты катапульты, боясь, как бы им не повредила вечерняя роса. Дозорным пора было идти ужинать.
В хижине был полный порядок. Фома на вьючном коне возил камни к осадным машинам. Это был тяжелый труд, но зато животное честно добывало себе пропитание. Верховая пони под охраной паслась на пустынных восточных холмах, где благодаря зимним дождям еще сохранялась кое-какая трава. Европейскому скакуну этого не хватило бы, но конь был местной породы и привык круглый год жить на подножном корму. Фома все еще не утратил бодрости духа: стену вблизи он не видел, а подвозка камней — работа слишком тяжелая, чтобы глазеть по сторонам. И только наблюдатели при виде почти не поврежденных стен падали духом.
Четыре дня спустя в лагерь прибыли герцог Бульонский и граф Фландрский со своими вассалами. Наконец-то войско пилигримов воссоединилось и появилась возможность начать осаду Акры по-настоящему. Если бы город удалось взять быстро, это принудило бы к сдаче и другие вражеские крепости: сейчас успех был необходим, как никогда. Однако городские стены были слишком крепки для машин, имевшихся в распоряжении осаждающих, а каменистая почва не позволяла сделать подкоп. Взять врагов измором тоже было невозможно, поскольку все окрестные портовые города оставались в руках неверных. В распоряжении паломников оставался один-единственный способ взять город, отчаянный и кровавый: начать одновременный штурм стены на всем ее протяжении в надежде на то, что у гарнизона не хватит сил на круговую оборону. Сумеет ли Священное Копье вновь вдохновить на подвиг отчаявшихся и тосковавших по дому пилигримов, поможет ли оно одолеть могучие византийские стены? Это зависело от отношения пилигримов к сомнительной реликвии. Десять месяцев прошло с того дня, как ведомое Копьем войско одержало фантастическую победу, и за этот срок вера в чудодейственную святыню изрядно обветшала. Рожер никогда не относился к числу горячих почитателей реликвии, но за последнее время у него появилось много единомышленников, даже среди прованцев.
Эти сомнения стали решающими, когда граф Тулузский надумал штурмовать стены со стороны моря, забравшись на скалы во время отлива. План был очень рискованный, рассчитанный на чудо, и большинство склонялось к предварительному испытанию божественной силы реликвии. В конце концов было решено, что восьмого апреля, в Страстную пятницу, отец Петр-Варфоломей, вдохновленный Священным Копьем, пройдет через огонь, и, если ему это удастся, чудодейственные свойства реликвии будут подтверждены. Маловерные убедятся, что священник верит в свое видение. Он был единственным, кто мог доказать его истинность.
К несчастью, проверка не удалась. Петр-Варфоломей прошел через пламя и остался жив, но был так сильно обожжен, что споры между сторонниками и противниками Копья только усилились.
В тот же день Рожер охранял лошадей на пастбище. От нечего делать он принялся заново обдумывать всю эту историю и в который раз не смог прийти к окончательному решению. Только отец Петр мог доподлинно знать, являлся ли ему апостол. Если он лгал, то как решился пойти на огненную муку и почти неизбежную смерть? Это было необъяснимо. Впрочем, Рожер был рад погрузиться в бесплодные раздумья: они помогали отвлечься от мыслей об Анне, снившейся ему каждую ночь.
Его постоянно угнетало предчувствие неудачи. Анна, конечно, была насквозь испорченным существом, но бросила его только потому, что он был ни на что не способен и за три года паломничества так и не сумел прославиться; самонадеянность его быстро прошла, и теперь он утешал себя тем, что по крайней мере выказал себя не трусливее других. Просто он не умеет совершать безрассудные поступки.
