Объяснить можно все – но понять? Я вспоминаю рассказ Валентина. На заводе, где он проработал всю войну, пожилой мужчина, получая голодной весной 1943 года «дополнительное питание» в виде крошечной котлетки, аккуратно делил ее на три части: жене, кошке и себе.

Дома нас ждут две собачки. Маленькие, преданные создания, они славно потрудились, лучше всяких врачей сглаживая нервные стрессы. Не в обиде ли они на нас за долгую разлуку?

Детство мужа кончилось рано. В 1937–1938 годах мать и дети каждую ночь ждали ареста отца (они чаще всего производились в темное время суток). Ждали и готовились к худшему. Особенно после того, как отец получил выговор по партийной линии за «недостаточную бдительность в разоблачении врагов народа». Сын помогал относить в котельную на сожжение книги преданных анафеме авторов. В огонь попали собрания сочинений Н. Бухарина, Л. Троцкого и многих других. Обошлось. Но с тех памятных лет Валентин ничего и никого не страшится: он «отбоялся на всю оставшуюся жизнь». А второй строгий выговор Михаил Михайлович «схлопотал» в Париже, будучи заместителем генерального секретаря Всемирной федерации профсоюзов. В доносе фигурировало, что он часто посещает книжные магазины. И это правда: у Вали осталось от отца редкое издание книги Плеханова «Год на Родине». У нас она не издавалась.

Вера Васильевна и Михаил Михайлович. 1947 г.

Жертвой репрессий стал муж сестры свекрови. Ученый, начальник строительства крупнейшего военного объекта под Хабаровском, на последнем свидании сказал жене, что, если и другим арестованным предъявлены аналогичные обвинения, значит, все они невиновны. Долгие годы никто не знал о трагической его участи. Осужден на десять лет «без права переписки». В 1948 году на запрос жены ответили – наказание продлено на пятнадцать лет «без права переписки». В действительности же, как выяснилось еще десять лет спустя, его вместе с другими политзаключенными вывезли на барже на середину Амура и утопили в бездонной реке. А буквально на другой день поступило указание Сталина прекратить «перегибы», и оставшихся в живых по этому «делу» освободили.

Мать тайком помогала сестре с двумя малыми детьми. Все делали вид, что никто ничего не знает, потому что никто не должен был знать, кроме жены «врага народа», реабилитированного лишь после XX партсъезда.

Валя

Жизнь шла своим чередом, полная превратностей. Достаток, если о достатке вообще можно говорить, – минимальный. С пятнадцати лет Валентин сам кормил себя и помогал родителям.

Валентин

В шестнадцать лет на Урале в эвакуации вступил в комсомол. Работал на маленькой электростанции, на лесоповале, на строительстве овощехранилища, косил, жал, чинил – словом, делал все вместо ушедших на фронт взрослых. Вернувшись в Москву, стал отличным токарем-инструменталыциком на военном заводе: работал по седьмому разряду. Однажды сказал мне, что вытачивал детали для заградительных аэростатов в небе над Москвой. Не раз получал травмы разной степени тяжести: регулярно из глаз специальным ланцетом врач вынимала абразивные частички, ведь защитных очков не было. Когда разгружали прибывшие из Америки станки, старшие оставили эту работу для подростков. Один из них не выдержал и отпустил свою ношу. И вот, чтобы не разбить оборудование и не попасть под суд за порчу имущества, семнадцатилетний парень, мой будущий муж, мой любимый, взял эту тяжесть на себя и… сломал позвоночник. Правда, узнал он об этом уже в 1973 году. Об этом времени Валя рассказывал мне несколько больше. И как после того, как несколько человек увезли в больницу с дистрофией, добавили специальное питание (крошечное суфле из непонятно чего), и как на заводе жили маленькие беспризорники, не помнящие своих имен. Звали их чертенятами из-за того, что они были закопченные, и как их отмывали и отправили в детдом. И как ходили смотреть на взорвавшуюся в начале Ленинского проспекта лабораторию, разворотившую полдома. А толстенный полковник приказал разгонять толпу, Вале он сразу показался неприятным из-за отношения к людям, как к посадочному материалу.

Неоднократно ему предлагали вступить в партию, давали рекомендацию. Он отказывался, говорил, что еще не готов. Опять Господь его уберег! А что он мог сказать при приеме о родном дяде, которого репрессировали? Отречься?! Вот и получилось, что в партию Валентин Фалин вступил только после смерти Сталина.

Впрочем, это уже не моя сфера. Надеюсь, муж поведает об этом сам.

Я родилась 20 августа 1955 года в Москве. Волею обстоятельств семнадцать лет прожила в Ленинграде, но каждый год несколько месяцев проводила у дедушки в Измайлове.

Измайлово, словно земля обетованная, манило старого и молодого. В радушно открытые родительские пенаты летом слетались дети и внуки, другие многочисленные родичи и друзья. Построенный в 1929 году тремя братьями дом постепенно разрастался вместе с ростом семьи. Он видел разные времена.

Моя прабабушка Алида-Фредерика Карловна Поль приехала в Россию из Риги, вышла замуж и была счастлива в браке. В Первую, а затем и Вторую мировую войны немецкое происхождение таило угрозу самой жизни. Однажды приехавшие из Германии родственники спасались бегством от распаленной национализмом толпы. Одно из следствий этого – детей учили разным наукам и предметам, кроме… немецкого языка. Бабушка еще говорила по-немецки, мама – уже нет.

Смутное время и отчасти склад характера были причиной того, что материальные ценности быстро таяли. Когда наступала нужда, вещи продавались за бесценок, о чем, однако, не принято было жалеть. Мама еще припоминает красивую массивную мебель, тяжелые портьеры, старинное серебро и хрусталь. Когда я начала осознавать себя, ничего приметного в доме практически не осталось.

Порой доходило до абсурда. Одна дочь пропалывала в саду грядки, надев старинное кольцо. Соскочив с пальца, оно так и осталось где-то в земле (жаль, что не проросло другими драгоценностями). Другая дочь играла с выпавшим из оправы бриллиантом и потеряла ценный камень. Родителям же в это время досаждали заботы о том, как свести концы с концами.

В 1930 году дедушку обвинили в «шпионаже в пользу Соединенных Штатов». Два месяца он находился под следствием. Имущество описали, часть вывезли (безвозвратно). Потрогав шаль, в которую куталась бабушка, ожидавшая своего первенца, следователь милостиво соблаговолил ее оставить. Ребенок (моя мама) родился слабым и всю жизнь болеет.

Лавина арестов, прокатившаяся в 1937 году, грозила разметать весь дом, где свил гнездо «американский шпион». Мне доводилось видеть документальные кадры: люди приветствуют Сталина. Вполне нормальные, с виду мирные граждане. А из уст вырываются страшные слова: «Смерть врагам народа».

Хороший знакомый, назначенный руководителем строительства консервного комбината на острове Муйнак в Аральском море, пригласил дедушку приехать к нему в качестве главного инженера. Забытое Богом место, где традиционно томились политические ссыльные вперемежку с уголовниками. Но тогда подальше от Москвы – спокойнее. На Муйнаке семья прожила все предвоенное время.

Что это был за остров? Пески, барханы, жара за 40 градусов (младшая дочь в слезах жаловалась: «Песок кусается!»). Местные жители, каракалпаки, чтя традиции восточного гостеприимства, приносили сладчайшие, как мед, арбузы, в больших мисках черную икру (ее ели ложками).

Сейчас из-за неразумной деятельности человека море отступило на много километров. Кругом – больная, потрескавшаяся, засоленная земля. Рыбоконсервный завод, чуть поддерживавший свою жизнедеятельность за счет привозного сырья, недавно прекратил существование.