***

Министерство уже опустело: для всех ведь Рождество было настоящим, кого бы там ни убили у других. Суровый Долиш повел Гринграсса в камеру, в отделении осталась только преданная Блэк, безмолвно проводившая Тесея глазами до двери его кабинета. За столом внутри сидел Трэверс. Так и приставшие к его костюму кругляшки конфетти поблескивали в полутьме настолько нелепо, что у Тесея вырвался смешок.

— Мне… Мне так жаль. — Трэверс редко говорил этим голосом, позволяющим заподозрить, что у него и правда есть трехлетний обожаемый внук, что он тайком читает анекдоты на последней странице «Пророка» и пьет не только кровь.

Тесей в ответ неопределенно махнул рукой. Трэверс шумно выдохнул, мотнул головой и приобнял его за плечо, неуклюже по-отечески, коротко и крепко. Потом вышел.

На столе громоздились невесть откуда взявшиеся коробки. Рождество, сегодня же Рождество… Домовики принесли посылки. Тесей упал на стул и долго смотрел на эту праздничную пирамиду, потом взял верхний сверток.

Бутылка дорогого виски от его отдела.

«Счастливого Рождества, сэр!»

В следующей коробке оказалось самопишущее перо с чернильницей из драконьей кости от Трэверса.

«С Рождеством, коллега».

Еще один сверток содержал теплый шарф и толстенную книгу о противодействии темным искусствам какого-то новомодного экс-мракоборца.

«Веселого Рождества, сынок!»

Ньют прислал ему непонятную экзотическую штуку из перьев и бусин.

«Это южноамериканский вариант вредноскопа. Если у кого-то поблизости недобрые помыслы, он начинает шевелиться. Ты, конечно, сам можешь за себя постоять, но помощь не бывает ведь лишней. С Рождеством!».

Застывшая рука с полураспутившимися на льду бессильными пальцами написала следующую открытку:

«Я помню, ты пьешь только то, что по цвету как чай, но это настоящий горячий шоколад из Перу, хотя бы попробуй! Веселого Рождества!».

Бегло написанные строчки улыбались, мимолетно и солнечно, как она сама, навсегда с другого берега. Жестянка с шоколадом вывернулась у Тесея из рук, и сам он молча упал лбом на столешницу с ней рядом.

Рождество наконец-то закончилось.

Эпилог

<p align="right" style="margin: 0px;">

«Ах, если бы она была жива,

Я всё бы отдал за неё, всё бросил.»

Слова, слова, слова, слова, слова.

Мы все их после смерти произносим.

Валентин Гафт</p>

Скрипнув, дверь открылась, из сумрачного коридора донесся вспугнутый топоток звериных шагов. Ньют остановился на пороге, прижимая к груди шуршащий бумажный пакет из ближайшей лавки. Не забывайте об отдыхе и еде, так ему напоследок велели в госпитале. Вот, он не забыл. По лестнице мимо него шмыгнул жмыр Гарри, сверкнув из темноты круглыми зелеными глазами. Мерлинова борода, здесь, наверное, совсем безобразие творится, его ведь столько времени не было... Ньют ухватился за эту мысль с благодарностью. Он знает, что ему делать.

До самого вечера Ньют кормил своих оголодавших, растревоженных питомцев, ловил разбежавшихся по всему дому нюхлей и жмыров, извлекал окамми с чердака и отбивал лунтеленка у обозленных гриндилоу в их пруду, бинтовал укусы, порезы и раны от когтей, клювов и рогов. Когда все было сделано, он вспомнил указания целителей и съел свои фиш-энд-чипс, так медленно и старательно, как полупарализованный или сумасшедший.

В кухне было совсем тихо. В этой тишине мысли Ньюта метались, как бабочки в банке: где же выход, он должен куда-то деться отсюда, должен что-то делать, но ему велели только есть и отдыхать. Он поднялся на чердак, спустился в подвал, невесть сколько пролежал на кровати в своей комнате, глядя на пятно света из окна на потолке. С глухим рокотом мотора по улице проехал автомобиль, моргнули и исчезли за углом огни фар. Ньют резко встал с кровати, в два шага пересек узкий коридор и открыл дверь в комнату Литы, резко и быстро, как в детстве распахивал полный ночными монстрами шкаф. Пока еще хватает смелости.

Игрушечный пони на столе смотрел на него стеклянными глазами. Покрывало на постели без единой морщинки, гладкое, как вода. Рукав голубой мантии по-прежнему виднелся между створками платяного шкафа. Ньют подошел к нему, осторожно, будто мог разбудить или вспугнуть кого-то, и коснулся ткани, прохладной, мягкой, как цветочные лепестки. Он приоткрыл створку, рукав скользнул внутрь и пропал.

У Ньюта вдруг перехватило горло. Он поднял палочку и пробормотал заклинание. Сияющая золотая пыль осыпала комнату, налипла на него собственные следы и отпечатки когтистых лап жмыра возле двери — и все. Лита... Лита слишком давно была здесь, и дом уже ее забыл. Ньюта охватило какое-то безумие. Он бросился по лестнице вниз, на каждом шагу шепча заклинание, фонтаны магического золота осыпали каждую комнату, каждую ступеньку, но не нашли ее следов. Как будто ее не было никогда, как будто она ему только снилась: сидящая вот здесь с ним рядом, задремавшая возле камина со счастливым Джонни на коленях, в дверях, снимая пальто, со звездочками дождевых капель в волосах. Нет, нет она была здесь, а заклятие показывает будущее: она не придет, никогда.

Как будто его снова расщепило, это было так же больно, и среди бесконечных склянок с лечебными порошками и зельями, бинтов и единорожьих волос у него не было для себя лекарства. Этикетки и надписи на бутылках расплывались и мерцали перед глазами. Поможет ему умиротворяющий бальзам или яд злыдня? Что вообще он хочет, забыть, лишиться последнего, что еще оставалось от нее? Рука остановилась на бутылке огневиски. Они отпаивали им замерзшего пегаса-жеребенка, но в остальном мире его ведь пьют люди, и им становится легче. Ньют сделал глоток, еще и еще, но ничего не случилось, только в груди жгло все сильнее. А потом Лита оказалась везде: здесь стояла, касалась вот этого, ее утащенная жмыром перчатка лежит под столом, а на двери — принесенный ею венок из еловых веток, и девять их лет смяли его, как рухнувший дом. Он пил для храбрости, чтобы хватило сил не закрывать глаза и видеть, что с ним стало, что же он потерял. Сейчас он смог бы все сказать ей, не испугался бы, не стал выбирать момент и сомневаться. Слова важны, кому же знать это, если не волшебникам! Почему же он-то все молчал? Изменило бы это хоть что-нибудь? Смогло бы заставить ее остаться? Да если б и нет, она бы знала, вдруг она не знала?..