Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Азук подпрыгнул высоко в воздух, вставая на дыбы. Таммас широко раскинул руки, принимая вызов, и Дайруз разразился таким рыком, что по ногам Дару пробежала дрожь. Толпа ответила вашаю визгами, топотом, аплодисментами, воем шофаротов. Люди исполняли песню Зееры.

Где-то на уровне костного мозга в Дару разгоралась тоска, и его рот наполнился горечью.

Ты – такой же зеераниец, – упрямо твердило его сердце, повторив: – Такой же. Его дух взывал к той жизни, в которой отказывало ему тело.

– А теперь представь, что Таммас – твой брат.

Дару подпрыгнул от неожиданности и обернулся к Измаю. Старший мальчик тряхнул головой, его губы искривились в невеселой усмешке.

– Представь, что древние сказания ожили, обернувшись в полотно с изображением великого героя, и это твой старший брат. – Он вздохнул. – Да ты просто счастливчик.

– Счастливчик? – Даже самому Дару собственный смех показался жутковатым. – Да уж, счастливчик. Мне так повезло под этим солнцем, что я сам себе завидую.

– Но ты и правда счастливчик, – настойчиво повторил Измай. – Ты – сильнейший за последнюю сотню лет подмастерье повелительницы снов. Тебе даровано право жить с ней… учиться у нее.

– Так уж и сильнейший? Кто это сказал?

– Да хотя бы моя мать, а ты прекрасно знаешь, что все ее слова претворяются в жизнь. Может быть, повелители снов и могут видеть будущее, но только матери способны его создавать. Говорят, что ты уже странствовал по дорогам снов. Каково это?

– Ты спрашиваешь о Шеханнаме?

Измай кивнул:

– Это похоже на грезы, которые приходят во сне?

Дару смотрел на арену, но его мысли витали среди покрытых густой зеленью троп Шеханнама. По дивным деревьям серебристого и золотого цвета, прямым, как речные водоросли, и теням… Это нисколько не походило на сон, ничего общего. В обычных сновидениях нельзя умереть. Или кого-нибудь убить. Дару вспомнил, как создавалась его флейта из черепа птицы, и содрогнулся.

– Мне очень жаль. – Казалось, Измаю стало стыдно. – Мне не следовало тебя об этом спрашивать.

Дару пожал плечами.

– Все в порядке. Просто дело в том, что… Шеханнам трудно описать словами. Повелительница снов не любит, когда я об этом говорю.

Измай кивнул.

– Хафса Азейна отбрасывает длинную тень. – Он указал подбородком в сторону Мадража. – Совсем как мой брат.

Только вот твой брат не убивает людей во сне, – подумал Дару.

Рухайя уставилась на него с таким выражением, как будто прочла его мысли.

Измай перевел взгляд на арену и замер как вкопанный.

– Ау-йе. Ай ях.

Дару проследил за его взглядом. На сцену Мадража вышла пара обнаженных бойцов. Дару ухмыльнулся.

– А Сулейма сегодня просто красотка, верно?

Но не такая, как Ханней, – прошептало его сердце. Однако Дару приказал ему замолчать.

Измай с шипением выпустил воздух сквозь зубы.

– Неужели это так очевидно?

– Может быть, я и мал, Измай, но уж точно не слеп.

Дару рад был сменить тему.

– Всем известно о твоем отношении к Сулейме. Даже мертвецы знают, как она тебе нравится.

При этих словах что-то ледяное зазвенело в ухе у Дару, а по спине пробежал неприятный холодок. Мальчик прикусил губу и в тысячный раз пожалел о том, что не научился держать язык за зубами.

Но Измай его не слушал. Его глаза не отрываясь следили за дочерью повелительницы снов.

– Она похожа на стихи, оживленные дыханием.

– Думаешь, она победит Ханней?

Дару прижался к низкому каменному перекрытию, жалея, что не обладает зоркостью ястреба. Обе джа’акари поклонились сначала зрителям, потом друг другу, а затем приняли боевую стойку. Они были лучшими воительницами из нового набора и собирались сражаться за титул чемпионки.

– Иначе и быть не может, – произнес Измай.

– Ну… полагаю, Сулейма и правда выйдет победительницей. Но они обе очень сильны.

Услышав это, Рухайя издала рычащий смешок.

– Сильны по человеческим стандартам, конечно, – ответил Измай.

– Шшш! Слушай!

Барабанщики встали на свои позиции и застучали по натянутым шкурам, и издаваемые кончиками их пальцев звуки – трюм-трум-бум-шушшш – эхом отражались в сердце Дару. Должно быть, такое же эхо звучит в сердце каждого зрителя на Мадраже, – подумал он.

Трум-трум-шушшш – раздалось снова, и девушки пришли в движение. Ханней зашевелилась первой. Она схватила пригоршню песка, а затем совершила полный переворот, кружась и вращаясь, – при этом косы отчаянно хлестали ее по лицу. Сулейма отклонилась назад, и ее ноги также пришли в движение, делая кульбит. Мускулистые, покрытые маслом и шрамами тела обеих девушек сияли воинственной красотой. Одна из них нападала, а другая отражала удары, снова и снова, напоминая огонь, играющий с тенью. Все это происходило под аккомпанемент своеобразной мелодии – раздавался боевой клич, за ним следовал хрип и хорошо сбалансированный удар, перестукивание барабанов и биение сердца.

Сулейма закричала и взмыла в воздух, перебирая ногами, точно следовала за порывом ветра. Ханней отпрыгнула в сторону, словно песчаный дух, и удар огненноволосой девушки угодил в пустоту. Вода и пламя, ветер и песок. С помощью движения своих сильных тел и горящего в сердцах огня девушки рассказывали историю Зееры.

А потом все закончилось.

Девушки завертелись, поворачиваясь друг к другу то лицом, то спиной, и обменялись ударами с такой скоростью, что все слилось в одном витке. Как только Ханней припала к земле, Сулейма нанесла ей косой удар. Ее нога угодила в грудь соперницы, раздался резкий хруст, и Ханней рухнула на землю.

В Мадраже повисло гробовое молчание. Оно не походило ни на тишину летней охоты, ни на безмятежность зимнего утра. Это было молчание, которым провожают в ночь больное дитя. Дару был хорошо знаком с ним. Не обращая внимания на Измая, который пытался ухватиться за его тунику, он спрыгнул с низкого балкона. Приземление оказалось неудачным: Дару упал, ударился, и обе его ноги пронзили искры боли; но затем мальчик поднялся и неловко побежал через всю арену.

Его опередила Хафса Азейна.

Сулейма склонилась у тела подруги. Ханней лежала без движения, ее глаза закатились, а кожа вокруг рта приобрела ужасный серовато-пурпурный оттенок. Ее губы были приоткрыты, и струйка ярко-алой крови скатилась на щеку, оставляя след на коже.

Это несправедливо, – лихорадочно думал Дару, – несправедливо, что она должна умереть раньше, чем солнце покроет ее кожу коричневым загаром, раньше, чем она успеет показать себя во всей красе. Эти горящие глаза никогда не выцветут от прожитых лет. Никогда…

Сулейма кричала, и ее вопль заставлял тени плясать от удовольствия.

Дару чуял нависающую опасность. Мадраж служил пристанищем для многих древних зловещих существ, тварей, которые не питали особой благосклонности к людям, к их вездесущей натуре. Это были темные духи, которые с удовольствием останавливали сердцебиение; тени, жадно искавшие дыхание маленького мальчика. Или девушки, которая вот-вот должна была стать женщиной. Дару, прихрамывая, подошел к девушкам и отключил дневное зрение, чтобы яснее увидеть картину, – он научился этому, когда был очень мал и болен и его запирали в каморке умирать. Мир потемнел, а затем вспыхнул успокоительным светом: открылось его сновидческое зрение.

Теперь Дару видел их. Фигуры, напоминавшие плохо слепленных младенцев – прозрачнее, чем дым, – раздирали рот Ханней своими длинными жадными пальцами, прижимались к ней, упиваясь ее дыханием. Одна из фигур заметила, что Дару за ними наблюдает, и обратила на него взгляд раскаленных докрасна глаз. Она издала длинный тонкий вопль ненависти и отчаянья, который доносился с самого края земли, и этот пронзительный звук так больно резанул слух мальчика, что ему показалось, будто он вот-вот намочит штаны – прямо на виду у всего племени.

– Я вас знаю, – прошептал Дару теням. Дыхание отдавалось в горле хрипотой, и он с трудом втягивал воздух. – Я вас знаю, джа акари, я знаю вас, клянусь солнцем: вы злые духи.

27
{"b":"635516","o":1}