…Через час мы ходим по берегу Финского залива. Дождь накидал на дорожки лужи с грязной водой. Воздух куда-то очень торопится, все время подталкивает нас, будто выпроваживает как непрошенных гостей.

– Здесь понимаешь, что в городе настолько грязный воздух, что удивительно, почему не видно, чем ты дышишь.

Обедать мы отправились в ресторанчик возле репинских «Пенат».

– Интересно, Репин готовил шашлыки?

– Вряд ли… В его времена шашлыки были блюдом слишком грузинским и плебейским.

Когда ты начинаешь рассуждать о предметах, которые тебя абсолютно не интересуют, пожалуй, с этого момента на самом деле и начинается отдых.

После кислородного отравления и шашлыков с грузинским вином звонок Стаса был звонком с другой планеты:

– Лев Толстой мог шесть дней без передышки играть сам с собой в штос. Недавно прочитал в его дневнике…

Стас говорил с той особенной интонацией змея-искусителя, которая для меня этот заурядный исторический факт превращала в очень личное событие. Я попытался запить эти слова и эту интонацию глубоким глотком «Кванчкары».

– Когда у Достоевского был творческий кризис, жена отправляла его играть на рулетке. Он, конечно, проигрывался, и потом из чувства вина мог писать неделями.

Стас своей интонацией каким-то непостижимым образом встраивал меня в этот перечень небожителей. Никогда раньше не замечал, что интонация так влияет на смысл сказанного.

– Пожалуй, самым азартным игроком был все-таки именно Пушкин. Перечитай его «Пиковую даму». Она полностью посвящена игре как жизни и жизни как игре.

Кристина бросила на меня удивленный взгляд: я с бессмысленным видом вертел телефон возле уха, молчал, но не отключался, а в трубке был отчетливо слышан голос с той особенной интонацией разговора, когда твой собеседник не нуждается в твоем ответе.

– Представляешь, великий Франсуа Вийон завещал приятелю шулерские кости, залитые изнутри свинцом.

Я почувствовал себя подростком, которого растлевают, хотя он уже согласен.

На ее губе осталась капелька красного вина. Я прикасаюсь к ним. Впервые губы Кристины не напряглись в ответ на мое прикосновение, а расслабились, и это новое ощущение доверчивой мягкости губ с привкусом хорошего вина стало чем-то новым для нас.

До этого губы Кристины всегда были напряженными. Когда я впервые прикоснулся к ним, это было напряжение отказа.

– Мы когда-нибудь поцелуемся?

– Может быть…

– Ты всегда говоришь «нет»?

Затем в наших поцелуях появилось напряжение ее вопроса «все ли правильно делаю?» Иногда между нашими губами проскакивала электрическая искорка, не больно жаля нас, и Кристина почти перед каждым поцелуем стала проводить пальцами по моим губам, словно заземляя наши и без того слишком земные отношения. И только сегодня ее губы расслабились, возможно, впервые впуская меня в свою жизнь.

Мы съезжаем с трассы на узенькую дорожку, потому поворачиваем налево, потом еще раз налево… Асфальтовые дороги-сосуды становятся грунтовыми дорожками-капиллярами. Колеса хлюпают по лужам, предательски проскальзывают, но продолжают катиться куда-то в лесную глушь. Хочется выключить цивилизацию как выключают телевизор. Хочется заблудиться, но как же это тяжело сделать, когда этого хочешь…       Вдруг стало почти темно. Свет облачного цвета с трудом пробивается сквозь ветви елей и сосен. Я выключаю двигатель, и становится очень тихо, только что-то мурлыкает радио как часть этой тишины. Кресла откинуты назад… Одежда не имеет значения…

Я поцеловал ее куда-то возле виска. Она слепым котенком ткнулась мне куда-то в шею. Я стал целовать ее волосы, глаза, уши, шарф, куртку, снова глаза и волосы… Кристина впервые не обращает внимания на мои поцелуи, и сама пытается прикоснуться губами ко всему, что имеет ко мне хоть какое-то отношение… Я целую ее дыхание. Она целует мой поцелуй… Заросли поцелуев… Я все равно поцелую тебя больше раз, чем ты меня! Мои поцелуи все равно страстнее и нежнее! Ну, пожалуйста, поцелуй меня так, чтобы я понял свою неправоту, а потом снова бросился бы доказывать свое превосходство! Кажется, только сегодня я начинаю понимать самоценность поцелуя. Впервые в моей жизни поцелуй не прелюдия к сексу, а сам секс.

– Ты целуешь меня с серьезными намерениями? – с тенью беспокойства шепчет Кристина.

– Ну не для удовольствия же…

…В боковое стекло со стороны Кристины неожиданно постучали. Чье-то лицо уставилось на нас, исчезло, и почти сразу показалось снова, но я не уверен, что это было одно и то же лицо. Я поднял голову, и увидел, что мимо машины идут люди. Много людей, человек двадцать, с большими сумками и с детьми, которых они держали за руку и которых в вечерней полумгле было сложно отличить от сумок. Скорее всего, мы заехали на дорожку, которая ведет от железнодорожной платформы к поселку, и не просто заехали, а почти полностью ее перегородили. Люди недовольно боками терлись и стукались сумками об машину. Кто-то ругался, кто-то посмеивался…Кристина даже не пошевелилась. С неприкрытой грудью она лежала на кресле, разбросав руки, волосы, свой аромат, все, что от нее осталось… Мне даже в голову не пришло набросить на нее что-нибудь из одежды. Пусть смотрят! Пусть все смотрят! Невероятное состояние несмущения, ранее мне абсолютно несвойственное, вдруг стало частью меня, и, более того, мне почти захотелось поделиться этим ощущением с теми незнакомыми людьми, которые недовольно цепляют мою машину. Наконец-то новые ощущения начинают посещать меня. Значит, я жив! Стас не прав! Я способен на новые эмоции!

Я не спорю с ним сейчас…

Хотя, конечно же, спорю.

И самое паршивое, что, судя по всему, буду продолжать спорить с ним, пока кто-то из нас не признает свою неправоту.

– Поехали! Я даже знаю куда!

Я включил двигатель, рванул с места, проехал метров десять, но «Селика» вдруг резка ушла вправо, я дернул руль влево, но машину по-прежнему тянуло в другую сторону и будто засасывало в глубины леса. Я остановился и вышел из машины. Рубашка на мне была застегнута, кажется, лишь на одну пуговицу. Капли дождя, как стакан холодной воды после пьянки, стали приводить меня в чувство. Правое переднее колесо предательски повисло над кюветом. Машина по-свински брюхом прижалась к раскисшей весенней грязи.

Я набросал веток под колеса. Попробовал, осторожно газуя, все-таки выкатить машину на дорогу, но одно из двух передних ведущих колесо цеплялось только за воздух, и потому мы лишь плавно раскачивались практически на одном месте. В какой-то момент мне не хватило терпения, я ударил ногой по акселератору, «Селика» взревела, и я почувствовал, что в результате она лишь еще больше зарылась в раскисшую почву.

– Мы застряли! – сказал я Кристине. – Тебе надо выйти.

– Не могу, – с капризинкой в голосе пролепетала Кристина. – Не могу и не хочу! Давай останемся здесь… Просто включи музыку погромче, и давай жить в этой машине…

– Ты не поняла: мы действительно не можем двинуться с места, – сказал я, обошел машину и открыл дверь со стороны Кристины.

Хлесткий порыв ветра дал ей пощечину. Кристина стала торопливо натягивать на себя одежду. Я чмокнул ее в макушку и приподнял с кресла, чтобы по-рыцарски на руках отнести ее куда-нибудь, где ветер и дождь не тиранили бы ее сильно, пока я вытаскиваю машину. Сначала она ударилась головой о крышу машины, но, пожалуй, все-таки не настолько сильно, чтобы в отместку тыкать меня локтем в живот.

– Я же не специально! – выдохнул я, но тут моя нога предательски поехала по мокрой земле вглубь кювета, а за своей ногой туда же поскользил я, и потом Кристина, и затем сверху еще чей-то пронзительный визг.

– Хорошо, что здесь не глубоко, – произнес я, убедившись, что наши кости целы.

Кристина сидела на самом дне кювета и брезгливо пыталась сбросить с пальцев сталактитами прилипшую землю, но ей этого не удавалось.

– За грязевыми ваннами не обязательно ехать к Мертвому морю, – улыбнулся я. Это маленькое приключение забавляло меня все сильнее.