Ханна Кент
Темная вода
Жила-была старуха, жила она в лесах,
Вейле-вейле-вейле, вейле-вейле-вайле,
Жила она в лесах,
Что возле речки Сайле.
И был у ней младенчик,
Вейле-вейле-вейле, вейле-вейле-вайле,
Трехмесячный младенчик,
В лесах у речки Сайле.
И был у ней острый ножик,
Вейле-вейле-вейле, вейле-вейле-вайле,
Острый как бритва ножик.
В лесах у речки Сайле.
Вонзила нож старуха,
Вейле-вейле-вейле, вейле-вейле-вайле,
Младенчику прямо в сердце.
В лесах у речки Сайле.
В дверь трижды постучали,
Вейле-вейле-вейле, вейле-вейле-вайле,
В дверь трижды постучали.
В лесах у речки Сайле.
– Убила ты младенца,
Вейле-вейле-вейле, вейле-вейле-вайле,
Свершила ты злодейство,
Теперь готовься к казни!
Петлей сдавили горло,
Вейле-вейле-вейле, вейле-вейле-вайле,
Повесили старуху.
В лесах у речки Сайле.
Старинная ирландская баллада о злодействе (1600 г.)
Когда все уже сказано и совершено, то исконное наше неразумие, как знать, не целительней ли будет иной разумной истины, ибо, согретое теплом родных очагов и пламенем наших сердец, готово оно приять и диких пчел истины, дабы роились они, давая свой сладкий мед.
У. Б. Йейтс. Кельтские дали
Hannah Kent
THE GOOD PEOPLE
Copyright © 2016 by Hannah Kent
© Издание на русском языке, перевод на русский язык. Издательство «Синдбад», 2018.
* * *
Часть первая
Бедняков врачует смерть
Liagh Gach Boicht Bas
1825
Глава 1
Мать-и-мачеха
Первой мыслью Норы, когда ей принесли тело, было, что это не ее муж. Бесконечно долгий миг она глядела, как мужчины несут тяжелое тело Мартина на мокрых от пота плечах; от холода перехватывало дыхание, а она думала, что все это лишь злая шутка, подмена, грубая подделка, страшная своей похожестью. Рот Мартина и глаза его были открыты, но голова безжизненно свесилась на грудь. Кузнец и пахарь принесли ей что-то неодушевленное, что не было ее мужем. Это вовсе не он.
Мартин окапывал канавами поля на склонах. Питер О’Коннор сказал, что видел, как он вдруг перестал копать, прижал руку к сердцу, как будто давая клятву, и повалился на рыхлую землю. Он не вскрикнул от боли. Ушел без страха и не попрощавшись.
Потрескавшиеся губы Питера дрожали, глаза были красными.
– Сочувствую тебе в твоем горе, – шепнул он.
И тут у Норы подкосились ноги, и она упала наземь, прямо в грязь и солому двора. Осознание ужасной правды сжало сердце.
Сильные, покрытые шрамами от кузнечной работы руки Джона О’Донохью и его плечо приняли тяжесть Мартинова тела, чтоб Питер мог поднять Нору с грязной земли. Взгляды обоих мужчин были темны от горя, и, когда Нора, открыв рот, задохнулась невыкрикнутым воплем, они склонили головы, словно все-таки его услышали.
Разжав стиснутые кулаки Норы, Питер стряхнул с ее ладоней остатки птичьего корма и шуганул с порога клохчущих кур. Обняв Нору за плечи, он повел ее обратно в хижину и усадил возле очага, рядом с которым в постели, устроенной на широкой лавке со спинкою, спал ее внук Михял. Когда они вошли, мальчик заворочался. Щеки его раскраснелись от жара торфяного пламени, и в быстром взгляде, каким Питер окинул Михяла, Нора заметила любопытство.
Вслед за ними вошел и Джон. Тяжелая ноша, которую он нес теперь один, заставляла его крепко стискивать челюсти, грязь с его башмаков пачкала глинобитный пол. Крякнув, он скинул тело Мартина на постель в спальной выгородке. Из соломенного тюфяка в воздух поднялась пыль. Четкими размеренными движениями кузнец осенил себя крестом и пробормотал, что жена его, Анья, скоро будет и что нового священника известили.
Нора почувствовала, как ей сжало горло. Она поднялась, чтоб пройти туда, где лежал Мартин, но Питер удержал ее, взяв за кисть.
– Его перво-наперво обмыть надо, – мягко сказал он.
Джон с беспокойством взглянул на мальчика, но ничего не сказал и молча вышел, прикрыв за собой створку входной двери.
В доме стало темнее.
– Говоришь, ты видел, как он упал? Собственными глазами видел?
Голос Норы был слабым и доносился словно издалека. Она стиснула руку Питера, сжала ее до боли в пальцах.
– Да, видел, – негромко сказал он, не сводя глаз с Михяла. – Я заметил его в поле, помахал ему и, как он упал, тоже видел.
– Без канав-то как же? Он вчера объяснял, зачем так нужно, чтобы дождь…
Нора почувствовала, как смерть мужа наползает, накрывает собой ее всю, заставляя дрожать всем телом. Питер набросил ей на плечи куртку, и по знакомому запаху горелой мать-и-мачехи она поняла, что это куртка Мартина. Видно, и куртку принесли вместе с телом.
– Надо будет кого другого попросить работу доделать, – вздохнула она, трясь щекой о ворс куртки.
– Не думай сейчас об этом, Нора.
– И крышей заняться тоже. Весна на носу. Латать надо.
– Мы все позаботимся об этом, не волнуйся.
– И Михял. Мальчик… – Охваченная тревогой, она взглянула на мальчика. В отблесках пламени волосы его казались медно-рыжими. Слава богу, спит. Когда он спал, уродство было не так заметно. Скрюченные ноги расслаблялись, а о немоте его никто бы не догадался. Мартин всегда говорил, что во сне Михял особенно похож на их дочь. «Вот сейчас он словно бы и не болен вовсе, – сказал он однажды. – И видно, каким он станет, когда уйдет эта хворь. Когда мы его вылечим».
– Может, позвать к тебе кого, Нора? – спросил Питер. Лицо его исказилось гримасой сочувствия.
– Михял… Не хочу, что он был здесь, – голос ее звучал хрипло. – Отнеси его к Пег О’Шей.
Питер смутился:
– Ты не хочешь, чтобы он оставался с тобой?
– Убери его отсюда.
– Негоже оставлять тебя одну, Нора. Путь хоть Анья придет.
– Не желаю, чтобы все здесь глазели на него!
Склонившись к мальчику, Нора подхватила его под мышки и подняла в воздух под самым носом Питера. Михял сморщился, заморгал, разлепляя слипшиеся веки.
– Возьми. Отнеси его к Пег. Пока не заявился никто.
Михял завопил, пытаясь высвободиться из рук Норы. Его ноги дрожали. Кожа на них была в болячках, словно лопалась на костлявом тельце.
Питер поморщился:
– Это ведь дочери вашей, да? Упокой Господь ее душу.
– Забери его, Питер. Пожалуйста.
Он задержал на ней взгляд – долгий и печальный.
– Да народу-то в такой день и дела до него не будет. Все о тебе только и думать станут.
– Они будут глазеть на него и шушукаться, я знаю.
Михял, запрокинув голову, поднял крик, сжимая руки в кулаки.
– Что это с ним?
– Бога ради, Питер. Унеси его. – Голос изменил Норе. – Убери его от меня!
Кивнув, Питер взял ребенка себе на колени. На мальчике было шерстяное девчачье платье, слишком длинное для него, и Питер неуклюже укутал ноги мальчика выношенной материей, стараясь прикрыть и пальцы.