Как я мечтала в детстве подглядеть

В окно, как прыгают мартышки

И змеи ползают средь зелени густой.)

И распахнулись двери. Остановки

Здесь объявляют до сих пор

Не только по-французски…

«Bajada el lado izquierdo».

В те годы детские, когда всё было ново,

Отца спросила я: «А это что за слово?»

Он объяснил мне: это для испанцев —

Вдруг выходить им на одной из этих станций?

(А мне одиннадцать, и за спиною ранец;

Я знать не знаю, кто такой испанец,

И, вовсе никаких других не зная стран,

Воображала инопланетян,

Пластичных и упругих как резина,

Проворнее мартышки и мартына,

Их мириады

толпы

массы

Рвутся в бой

Едва вагон распахивает двери – и гурьбой

Бросаются они в сад, в джунгли и в пампасы.)

Но возвратимся же к нашим героям:

Их воспоминания куда серьёзней.

Взгляните вы на них! Обоим туго.

Глядят внимательно на что-то вдалеке…

Так отползают друг от друга

Креветок пара на песке.

А мысли так и бегают по кругу.

Ни та, ни та не варит голова.

Им столько хочется сказать друг другу,

Но не приходят нужные слова.

Да, так бывает, если всё прошло, забылось даже.

И только голос внутренний один нам правду скажет:

«Мы оба трусы».

«А ты куда?» – спросил Евгений.

«В Национальную библиотеку.

Я каждый день туда мотаюсь

Вот в это время. Так что можем

Мы встретиться ещё разок случайно…»

Да он же деда хоронить…

Вот дура! – осеклась Татьяна.

Но, по счастью,

Бестактности Евгений не заметил:

Он размышлял как раз, что будет делать

Назавтра в час столь ранний… «А зачем

Тебе в библиотеку?»

«Я грызу

Гранит науки. Тему доктората

Себе я выбрала и ею занимаюсь…»

«Ах вот как? И каких наук ты станешь доктор?»

«Искусствоведения. С темой, правда, скромной:

Ты ведь не слышал никогда про такого

Художника – Гюстава Кайеботта?

Нет, не трудись: его никто не знает.

Он мастер девятнадцатого века,

Считается почти импрессионистом;

На самом деле – четче прорисовка предметов,

И более классичен – он ведь был и коллекционером;

Ты мог видеть разве что самые знаменитые его работы —

Париж под ливнем, здания времен Османа,

На речке баржа или под зонтом

Мужчина с женщиной…»

«Да знаю я Кайеботта», – сказал Евгений.

«Вот это да! Ты всё на свете знаешь!»

Что ж, поневоле выдала Татьяна

Всю мелкость своей темы без обмана.

Но всё ж, стараясь сгладить впечатление,

В подробности ненужные пустилась:

Ведь в умозрительном своём труде

О силе жидкости в работах Кайеботта —

Воды проточной, иль дождя, иль речки —

Она стремилась противопоставить

Его предметную манеру – той мазне,

Какой прославились его великие собратья,

Слюнявой, вязкой и слащавой.

Говорить больше не о чем. На душе погано.

«Следующая – Библиотека имени Франсуа Миттерана».

Оба выходят из вагона. Входят на эскалатор. Бедная Татьяна

Левую ногу неловко загородила правой —

Чтоб не было видно стрелки на колготках.

Ох. Как неуклюже.

Спросила будто случайно:

«Так похороны твои недалеко?»

«Нет. Да успею. Пройдусь пешком».

Задумчив Евгений.

На лбу появились лёгкие морщинки;

А ведь их не было когда-то,

Хотя она и могла их предвидеть,

Ведь помнит, какой это был юный сноб, вечно всем недовольный.

Он в юности отчаянный был спорщик

И мировой скорбью полон.

Она ж мечтам предпочитала предаваться

И плыть по воле волн.

И вдруг она спрашивает у самой себя, уж не влюблена ли она в него до сих пор.

«А классно пересечься так, случайно», —

Сказал на эскалаторе Евгений.

Миллион вопросов можно тут задать —

Ни одного не задаёт Татьяна;

О чём же мысль её? Как не влюбиться?

Да чёрта с два! Боится оступиться

Иль за ступеньку шарфом зацепиться:

Недавно показали по ТВ

Про случай страшный: некто, обмотавши шарфом шею,

Так, чтоб конец болтался до земли,

Вступил на эскалатор, не заметив,

Как злополучный шарф застрял в ступеньках;

И шарф пижона насмерть удавил.

«Оставишь мне свой номер?» «Да. Конечно!»

Звонит ему с мобильного. Он – ей;

Нет, телефон за десять лет не изменился.

Нет, её номер у него не сохранился.

«А как там Ольга?» – он спросил лениво,

Когда проталкивались сквозь толпу.

«Прекрасно. Знаешь, у неё две дочки».

«Вот малышу прекрасные кузины!»

Историю со значком она уже позабыла.

Но подвернулся случай объяснить ему, в чём дело: «Знаешь, я совсем не беременна. Просто прицепляю это, чтобы мне уступали место в метро…»

Евгений от души расхохотался,

Сам удивился такому лёгкому смеху;

Вдруг показалось ему на секунду,

Что он – не он, а подснежник, крокус,

Тот цветок, что пробивает зимнюю ледяную корку

И жадно вдыхает морозный чистый воздух.

Кто не смеялся так, тот вовсе не жил.

«Я говорил себе, что ты слишком молода для такой ответственности».

«Мы всегда чувствуем себя слишком юными для ответственности».

Таков Татьяны был ответ…

«До конца поездки храните билет!»

Вздохнувши словно про себя,

Татьяна говорит: «Ах да,

А под рукою ни фреда…»

«А где ж он, Фред?»

«Ну, то есть нет поблизости френда,

А я продлить забыла проездной билет».

«И где же Фред?»

«Его придумала я только что, в вагоне».

«Так Фреда нет в природе? Ну и ну!»

«Сама не знаю, что несу сегодня».

Смущённо предлагает ей Евгений,

как будто снова им двенадцать лет:

Пройти вдвоём, обнявшись, через турникет, —

Тогда не надо предъявлять билет.

«Давай ты впереди». Татьяна ненароком

Прижалась слишком тесно…

тут тряхнуло током

Обоих… что? уж не судьба ли? Нет, —

Ехидный им попался турникет,

Ведь каждый в шерстяное был одет.

Вот вышли из метро, и тут Татьяна

Втыкает свой просроченный билет

В непритязательную городскую икебану

Обычной урны:

Среди окурков сигарет

И фантиков от недоеденных конфет.

И ветром улица врывается в их души,

Тем самым, что всегда меж четырех

Библиотечных башен

Резвится – даже в августовском пекле,

Когда весь город плавится и тлеет как уголь,

Он уличные лестницы трясет немилосердно.

И тогда кажется – четыре эти высотки

Вызов бросают аэродинамическим аксиомам:

Что же это – чудо или архитектора причуда?

А как брюзжат, как ворчат все прохожие:

Это что же, на что же похоже,

Будто впрямь торнадо, о Боже,

И невдомёк этим снобам,

Как с ветром-озорником хорошо небоскрёбам,

Как он в пинг-понг с ними весело играет,

Как девчонкам юбчонки задирает,

Как азартно из листвы осенней

Рисует на тротуаре картины, которых нет вдохновенней.

Но так устроен мир – и, как ни жаль,

Что радость для одних, другим – печаль.