К началу нашего столетия было теоретически осмыслено то обстоятельство, что роль традиции в модернизационном процессе нельзя недооценивать. Связь, которая соединяет общество с его прошлым, никогда не может исчезнуть полностью. Эта связь наследуется благодаря самой природе общества и составляет основу традиции.128 Более того, по справедливому замечанию Э. Хобсбаума, традиция в определенной степени может конструироваться, чтобы обеспечить легитимность политических действий, в том числе самого радикального характера, способствовать легитимации институтов и личного авторитета.129 Последствия таких действий по конструированию определенного образа традиции могут оказаться более чем реальными.

Такое понимание традиции существенным образом повлияло на модификацию исследовательской повестки при изучении политических институтов различных обществ, переживающих процесс трансформации. В отличие от классических определений модернизации, трансформация понимается как комплекс социально-политических изменений, посредством которого менее развитые общества, транслируя во времени политическую традицию (включая сюда и механизмы, обеспечивающие подобную трансляцию) обретают черты и характеристики, отличающие развитые общества. В этом отношении конституционное устройство Англии и история партийно-политической системы страны в период между 1688 и 1832 гг., являются впечатляющим примером трансформации политической традиции. Будучи помещены в подобный методологический и историографический контекст, проблемы трансформации конституционного устройства и партийно-политической системы Великобритании второй трети 20-х – середины 30-х гг. XIX в., оказываются весьма притягательным объектом для комплексного исторического исследования.130

Основное внимание исследователей при этом сосредотачивается на изучении места и роли традиционных политических институтов в процессе трансформации, а также на определении круга тех общественных институтов, которые самым непосредственным образом обеспечивают трансляцию политической традиции в ходе модернизации общества. Акцент исследования при этом смещается в сторону выявления ненамеренных социальных последствий интенциональных действий акторов исторического процесса. Работы Дж. Кларка и его последователя Дж. Блэка являются прекрасными иллюстрациями именно такого методологического подхода. При его детальном рассмотрении несложно заметить одну характерную особенность. То, что казалось в середине 80-х гг. прошлого века едва ли не «историографической революцией», на самом деле оказалось исторической концепцией, базирующейся на достаточно серьезной методологической основе. Другое дело, что современные историки зачастую предпочитают обходить сложные методологические вопросы, не отдавая себе отчет в том, как это скажется на качестве их собственных теоретических обобщений.

На самом же деле проблема традиции, столь важная для адекватного понимания характера и направленности тех изменений, которые произошли в конституционном устройстве и партийно-политической системе Великобритании второй трети 20-х – середины 30-х гг. XIX в., имеет довольно сложную предысторию. Хронологически первым был взгляд на проблему, который можно с известной долей условности назвать антирационалистическим. Его характерной особенностью является некритическое принятие традиции. Сторонники такой позиции склонны считать, что традицию нужно понимать как нечто данное. Ее можно осознать, но нельзя рационализировать. Такого взгляда, в частности, придерживался Э. Берк, автор знаменитых «Размышлений о революции во Франции». Именно он и ввел в научный оборот термин «традиция».131

Сторонники другого подхода к социальной реальности, зачастую именуемого рациональным, придерживаются противоположных взглядов. Характерной особенностью такого подхода является то, что его последователи не склонны преувеличивать значение традиции, оценивая наличные социальные порядки и институты по их собственным достоинствам и независимо от сознания людей, которые жили до этого. Однако, заявляя подобное, сторонники рационализма сами формируют собственную, уже рационалистическую традицию. Постепенно стало очевидно, что проблема традиции почти всегда связана с антирационалистской реакцией. На этот аспект проблемы обратил пристальное внимание британский специалист в области философии истории М. Оукшотт.132

Крайности обоих подходов могла бы устранить исследовательская позиция, предложенная М. Оукшоттом которую К. Поппер верно назвал «рациональной теорией традиции». Ее смысл состоит в том, что критическое приятие, изменение или отвержение традиции может произойти только путем должного ее осознания. Уничтожить традицию полностью нельзя, возможно лишь перейти к новой ее форме. Освобождение от ограничений и запретов, налагаемых традицией возможно только путем ее осмысления, основанного на попытках принять или отвергнуть существующую.133 Таким образом, критическое или рациональное восприятие традиции заключается в осознании того, каким образом она сохраняется в качестве следствия человеческих действий, если последние ненамеренны. Также следует представлять, какова функция традиции в социальной жизни. По мнению М. Оукшотта, социальное регулирование в принципе не было бы возможно, если бы окружающий нас социум не содержал множества регламентаций. Характерно, что в качестве одного из наиболее ярких примеров такой регламентации британский исследователь приводил парламентские процедуры. Ограничения подобного рода важны именно как регламентации и функционируют в качестве традиции независимо от того, будут ли они рациональными, необходимыми, справедливыми, или какими-либо еще.134 По-видимому, создание традиций аналогично той роли, которую в науке играет создание теорий. Социальные теории являются инструментами, посредством которых историк пытается внести некоторый порядок в процесс осмысления социальной жизни на уровне самых общих понятий и категорий. То же справедливо и в отношении традиции. Однако следует учитывать, что невозможно действовать рационально в мире, если у вас нет никакого представления о том, какой будет реакция на ваши действия. Рациональное действие предполагает наличие внешней системы, реагирующей предсказуемо хотя бы отчасти.

В историческом исследовании одной из главных разновидностей внешней среды являются политические и социальные институты. Как представляется, именно они наиболее связаны с наследуемой в обществе традицией. Институты, как и традиции, следует анализировать в терминах, описывающих отдельных индивидов, их связи и действия, позиции и убеждения. Об общественных и политических институтах следует говорить в том случае, когда некая (изменяющаяся во времени) группа индивидов следит за соблюдением определенного множества норм, или выполняет социальные функции, очевидные для других членов социума. Традиции же представляют собой единообразие человеческих позиций, форм поведения, ценностей или вкусов. Традиции, как нетрудно заметить, более тесно связаны с личностями, чем институты и учреждения. Что касается последних, то следует обратить внимание на их потенциальную амбивалентность в том отношении, что социальные институты способны действовать прямо противоположно по отношению к своим очевидным функциям. Происходит так потому, что институты и учреждения контролируются индивидами (способными ошибаться) и другими учреждениями (также способными на это). Традиция в этом смысле – связующее звено между личностями и обезличенными учреждениями. Важность данного положения состоит в том, что именно традиция способна сохранять и распространять позицию ее основателя или носителя далеко за рамки его личной жизни. Очевидно, в этом и состоит главный смысл рационального отношения к традиции.135