Произошло едва заметное недопонимание. Наблюдавшие посчитали, что, поскольку эти люди ушли в горы, они отреклись от жизни. Поэтому отречение от жизни стало краеугольным камнем всех религий. Но они не отреклись от жизни.
Мне бы хотелось переписать историю с нуля, в частности об этих людях, потому что я знаю их по своим собственным озарениям. Меня не должны волновать факты; я знаю истину. Эти люди не были против жизни; они просто ушли в уединение, в безлюдные места, чтобы их ничто не отвлекало.
Но разница между Гаутамой Буддой и Заратустрой в том, что Гаутама Будда, познав себя, не заявил: «Мне больше не нужно быть отшельником, монахом. Я могу вернуться в мир и быть обычным человеком».
Возможно, возвращение в мир требует большей смелости, чем уход от него. Восхождение на гору трудное, но благодарное. Ты поднимаешься все выше и выше. И, когда ты достиг наивысшей вершины, нужна огромная смелость, чтобы спуститься обратно в покинутые тобою темные долины, чтобы просто принести людям послание: «Вам не нужно все время оставаться во тьме. Вам не нужно всегда оставаться в страдании и в преисподней».
Такое нисхождение даже может осуждаться теми, кому ты хочешь помочь. Когда ты поднимался в гору, ты был великим святым, а когда ты спускаешься вниз, люди думают, что, наверное, ты упал, упал со своего величия, со своей высоты. Несомненно, нужна величайшая смелость, чтобы, коснувшись наивысших вершин, вернуться к нормальности.
Заратустра проявил такую смелость. Его не беспокоит, что скажут люди, он не опасается порицания или того, что они подумают, что он упал с вершины, что он больше не святой. Его больше заботит необходимость поделиться своим опытом с теми, кто готов, кто восприимчив, кто открыт, – пусть даже таких мало.
…и в одно утро поднялся он с зарею, стал перед солнцем и так говорил к нему:
«Великое светило! К чему свелось бы твое счастье, если б не было у тебя тех, кому ты светишь!»
Это высказывание содержит глубокий подтекст. Заратустра говорит, что птицы счастливы, потому что солнце взошло. Цветы счастливы, потому что солнце взошло. Вся планета кажется счастливой, пробужденной, полной энергии, исполненной надежды на день грядущий – солнце взошло.
В этом высказывании он указывает на то, что солнце тоже должно быть счастливо, потому что так много цветов расцвело, так много птиц запело. Если бы не было птиц и цветов и никто бы его не ждал, то солнце было бы грустным.
Подтекст ясен: мы все взаимосвязаны; все существование взаимосвязано. Даже мельчайшая травинка связана с величайшей звездой на небе. Но эти связи невидимы.
Известно, что если однажды солнце не взойдет, то вся жизнь на планете исчезнет. Без солнечного тепла и животворящей энергии ничто не могло бы оставаться живым. Но мистики всегда указывали и на другую возможность: если с лица земли исчезнет всякая жизнь, то и солнце перестанет восходить – для кого?
Заратустра говорит: «Я полон радости, полон мира. Теперь мне нужно, чтобы кто-то смог это принять, я отягощен. Я должен поделиться этим, иначе даже блаженство станет слишком тяжелым». Даже блаженство может стать тягостным, если им не делиться.
Великое светило! К чему свелось бы твое счастье, если б не было у тебя тех, кому ты светишь!
В течение десяти лет подымалось ты над моей пещерой: ты пресытилось бы своим светом и этой дорогою, если б не было меня, моего орла и моей змеи.
У Заратустры есть два символа: орел и змея. Змея символизирует мудрость, а орел – смелость летать в неизвестном без какого-либо страха. С ним были орел и змея. Нужно быть максимально сознательным, мудрым и разумным. И также нужно быть смелым, чтобы проникнуть в неизвестное и, наконец, в непознаваемое. Прыжок в непознаваемое – это прыжок в божественность существования.
Но мы каждое утро поджидали тебя, принимали от тебя преизбыток твой и благословляли тебя.
То, что ты нам давало, было у тебя в преизбытке, его у тебя было слишком много, оно тебя отягощало. Ты хотело с кем-то им поделиться, и мы принимали преизбыток твоей богатой энергии, переливающей через край, и благословляли тебя за это.
Взгляни! Я пресытился своей мудростью…
Как ты пресыщаешься своим светом и хочешь с кем-то им поделиться, так и я пресытился своей мудростью – ее слишком много. Я больше не могу ее сдерживать, мне нужно найти кого-то, с кем я ею поделюсь. Я должен избавиться от бремени.
Это такое превосходное наблюдение – что даже мудрость может быть бременем. Заратустра был совершенно прав.
…как пчела, собравшая слишком много меду; мне нужны руки, простертые ко мне.
Я хотел бы одарять и наделять до тех пор, пока мудрые среди людей не стали бы опять радоваться безумству своему…
Это мог сказать лишь тот, кто познал. Обычному эрудированному человеку, заимствовавшему знание, даже в голову не может прийти такая мысль.
Ницше говорит устами Заратустры: «Я иду к людям, чтобы одарять, наделять и сбрасывать тяжесть своей мудрости до тех пор, пока мудрые среди людей не стали бы опять радоваться безумству своему».
По-настоящему мудрый человек не серьезен, он игрив, потому что понимает, что все существование есть игра. По-настоящему мудрый человек может казаться немного безумным, сумасбродным, потому что у простых людей есть фиксированное представление о мудром человеке: он должен быть серьезным, он не может быть игривым, не может смеяться, не может танцевать.
Эти вещи для глупых людей. Заратустра говорит: «Я буду одарять своей мудростью до тех пор, пока мудрые среди людей не станут настолько мудрыми, что смогут принять даже те вещи, которые простому человеку кажутся глупыми».
…а бедные – богатству своему.
Если говорить о внутреннем богатстве, то бедный не меньше одарен природой, чем богатый. Богатый слишком занят внешним миром и, вполне вероятно, не может найти время или метод для того, чтобы обратиться вовнутрь. Бедный же находится в удачном положении, он ничем не поглощен во внешнем мире, он может просто закрыть глаза и погрузиться в себя. Заратустра говорит, что мудрые должны быть настолько мудрыми, что даже глупость становится всего лишь игривостью, а бедные – настолько счастливыми, как если бы они нашли величайшее сокровище…
Для этого я должен спуститься вниз: как делаешь ты каждый вечер, окунаясь в море и неся свет свой на другую сторону мира, ты, богатейшее светило!
Я должен, подобно тебе, закатиться, как называют это люди, к которым хочу я спуститься.
Так благослови же меня, ты, спокойное око, без зависти взирающее даже на чрезмерно большое счастье!
Благослови чашу, готовую пролиться, чтобы золотистая влага текла из нее и несла всюду отблеск твоей отрады!
Взгляни, эта чаша хочет опять стать пустою, и Заратустра хочет опять стать человеком.
Это редкое качество Заратустры. Тысячи людей хотели стать сверхчеловеками – Буддами, Джинами, Христами, аватарами, – но Заратустра единственный за всю историю, кто хочет опять стать человеком. Повидав вершины, повидав глубины, познав предельное уединение, исполнившись мудрости, он хочет спуститься вниз и просто быть человеком среди людей – а не кем-то возвышенным.
Так начался закат Заратустры.
Этот закат Заратустры настолько уникален и примечателен, что, если только не найдется такой же смелый мудрец, судьбу человечества не удастся изменить.
Если бы все Гаутамы Будды и Иисусы Христы, все Моисеи и Мухаммеды вернулись к человечеству как обычные люди, они дали бы человечеству благородство, они дали бы ему великую смелость, они бы стали источниками огромного вдохновения. Но они высоко; расстояние к ним так велико, что это вызывает упадок духа. Не только они, но и их ученики всячески пытались увеличить это расстояние.
