Сократ размышлял о счастье и судьбе…
Женитьба на Ксантиппе всё решила.
В счастье – корень час, а судьба – это надолго.
И потому Сократ – философ.
(Ненайденный эпиграф Платона к «Пиру»).
Предисловие
Сосед по лестничной площадке, Василий Иванович – «Комдив», как его уважительно называли товарищи по «оружию» – откопал (буквально) книгу («Комдив» – бригадир бульдозеристов на стройках).
Бульдозерами освобождали от частных домов территорию для строительства очередного торгово-развлекательного монумента: «Де Жанейро». Хотя небольшой областной центр – около 340 тыс. населения – был уже заставлен этими «эксклюзивами».
Впереди всех, восседая «на лихом коне», в атаку бросался Василий Иванович.
Над кабиной его монстроподобного бульдозера был намертво закреплён железный (в прямом и переносном смысле) лозунг – большими алыми буквами: «Карфаген должен быть разрушен».
В обеденный перерыв, бродя по результатам своей геростратовской деятельности, Комдив споткнулся обо что-то. Остановился, пнул сапогом. Похоже – потрёпанная амбарная книга. Заинтересовавшись, Василий Иванович присел и вытащил её из-под обломков прошлой жизни.
Обложка местами была изъедена мышами и временем – надо полагать, книга пребывала на чердаке одного из разрушенных домов, среди ненужного хлама, переходя вместе с домом от одних хозяев к другим.
Комдив стёр рукавицей слой мусора и пыли с обложки, чихнул и прочёл: «СУБЛИМАЦИЯ».
Как это ни противоречит железному лозунгу на бульдозере, Василий был любопытен и фанатик книг. Вернувшись к своему кормильцу, он осторожно своими ручищами-клешнями вложил фолиант в полиэтиленовый пакет и аккуратно опустил в карман чехла позади спинки сиденья.
Едва дождавшись конца смены, дядя Вася бегом поставил бульдозер под навес строительной площадки, забрал пакет с книгой, свистнул охране, втиснулся кое-как в свою неубиваемую «копейку» и, с вожделением поглядывая на пакет на соседнем сиденье, помчался в «жигулёнке» домой, не заезжая в гараж.
Подъехав в сумерках к дому и оставив машину во дворе, Василий поднялся к себе на этаж, положил свёрток на диван в кухне, а сам полез в душ. Покончив со смыванием рабочей грязи и пота, он достал из пакета книгу, протёр обложку и торцы своего трофея влажной салфеткой и поставил торцом перед вентилятором для просушки. Потом перекусил яичницей на помидорах с колбасой, попил чайку и одновременно, дрожащими от волнения пальцами громадной пятерни с трудовыми мозолями, полистал страницы.
Бульдозерист – при всей его толстокожести – несколько растерялся: где-то он слышал мнение Раневской о том, что только хоккей на траве является извращением, но заглавие книги остановило бы, пожалуй, и его бульдозер с алым лозунгом.
Василий переместился на диван, отказавшись от хоккея по телевидению и пива к нему, озадаченно вновь прочёл название и раскрыл книгу. Текст распечатки неплохо сохранился, несмотря на мышиное варварство и происки времени.
Дядя Вася читал почти до первых петухов, увлекаясь и удивляясь своему увлечению. Иногда всё-таки прикладывался – из-за пересыхающей гортани – к баклажке с пивом.
Чуть не опоздал на работу.
Прав ли Шекспир, нет ли, что «Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте», но если посмотреть на найденное бульдозеристом под таким углом зрения, то оно может показаться не менее грустным.
Да уж, «Земля для счастья плохо приспособлена» – даже на час…
Вместе с тем, «дело житейское» – как говорил Карлсон – банальная вещь: она и он пишут друг другу виртуальные письма. Потому что им чего-то не хватает (зимою – лета, осенью – весны)?..
Часть 1
«Единое счастье – работа» (2) упорядочивает жизнь, влюблённость делает её осмысленной не бесцельной.
(Субъективное мнение)
Введение 1. Образы любви и бога
Человечество придумало Бога и Его образ. Почему? «Идея Бога самая простая – кто всё это сделал. Нет чудес – всё чудо». Вместе с тем, «Иисус Христос не был бы Богом, если бы не умер на кресте».
Житейским умом представить и понять Бога если не невозможно, то также трудно, как… теорию относительности или бесконечность, или Вселенную (а их оказывается – не одна)… Человечество поступило рационально: создало Его образ и всё стало понятным и конкретным (Бог стал видим и осязаем).
Ровно тоже произошло (придумано человечеством) во взаимоотношениях мужчины и женщины. Представить женщину вдвоём с мужчиной? Придумано некое понятие и образ любви. Это ровно то, что было сделано для ощущения и видения Бога: вот имя, вот образ. Но «любить – единственное и неповторимое свойство феномена человека» (по Вишневскому).
Наивно то и тогда, если придуманный образ приравнять к оригиналу.
Это же – только слово, только образ. Это – не обман, однако – это упрощение для понимания (как в шахматах – стремление к сокращению фигурок на доске). А изначально и психологически то, что обозвали любовью (представленная, в качестве образа для облегчения понимания и общения) – Вселенная, Бог, бесконечность …
Но физиология отношений естественна (без этого – мысль оборвана, книга не досказана). «Остановись, мгновение, ты прекрасно», взаимопроникновение – это последовательность, логика.
События развиваются по фазам: «сначала libido, влечение, вожделение, потом eros как стремление к высшей форме эротической близости в союзе двух, затем philia, или дружба, и в конце аdаgе, или соединение во взаимном безусловном желании добра друг для друга» – пишет Вишневский.
Человека составляют только мужчина и женщина вместе – говорит Кант.
Итак, образы Бога и любви – и то, и другое придумано для упрощения, для возможности объясниться. На самом деле – это только отражение, синоним, проекция на сознание (любви, как и Бога) в образах, слове…
Введение 2. Совпадение. «Рассуждизмы и пароксизмы», 91
Из всего, что вечно, самый краткий срок у любви.
(Я.Вишневский. «Одиночество в сети»).
Тёплый летний день клонился к закату. Вечерело…
Катя на звонок открыла дверь, не спросив: – Кто?.. Будто знала, что придёт. Ждала.
Приподнявшись на цыпочки, она поцеловала Сашу в небритую щёку и пошла внутрь квартиры, держа его за руку.
В гостиной, у стола под бархатной тёмно-вишнёвой, как шаль, скатертью с кистями, повернулась к нему – маленьким роем веснушек у глаз, которые, как он ей объяснял – цвета гречишного мёда и у наивно вздёрнутого носа.
Подойдя близко – так, что услышал её замирающее дыхание – он взял мочку её левого уха своими губами…
Лёгкое платье пастельных тонов держалось на её покатых плечах лямками, пошитыми, будто погоны, с двумя пуговицами светло-коричневого цвета со звёздочками.
Пуговицы на левой лямке сразу послушались его и легко вышли из обмётанных бежевым шёлком прорезей. Край платья стыдливо приспустился несколькими узкими складками, приоткрыв бретельку и край лифчика – цветом в тон платья…
Конструкция на правом плече поддалась не так скоро, как на левом…
Платье упало на её босые ступни, открыв слегка загорелое тело.
Он опустился на колени, скатал на резинке – вокруг сакральных…60х90 – и потянул вниз светло-бежевую материю. Ниже талии бело-розовые округлости задержали движение. Преодолевая их мягкое сопротивление, он невольно посмотрел на небольшой, как у «Лежащей» на картине Модильяни, тёмный треугольник внизу Катиного живота, выделяющийся на фоне чуть большего белого – из-за отсутствия загара.
