На прощание обнимаемся, и Ли уходит, озираясь по сторонам, энергичной своей походкой, мы долго смотрим ему в след, и полы его длинного пальто от быстрой ходьбы широко развивает ветер.

Пальто, такого неуместного в этот почти уже летний день.

  Поставил машину, затемно уже вхожу в квартиру. На кухне ужин – картошка с грибами, салат, сок с тортиком, записка “приятного аппетита”.

  Поужинал, ложусь в кровать. Не спится: все мысли, мысли…

  Подхожу к окну: луна прячется в пруду, луг в цветах, немного маленьких домов и дальше кромка леса.

Мерно тикают часы, из-за стены доносится:

“Спи любимый малышонок;

Сладкий маленький пушонок” – это жена поет колыбельную.

Я? Как я счастлив…

“И создал Господь Бог человека

из праха земного,

И вдохнул в лицо его дыхание жизни,

И стал человек душою живою”.

(Книга Бытия 2:7З).

   Есть ли у вас, уважаемый читатель, богатые родственники? А бедные? Слышал как-то такую шутку:

– У вас есть богатые родственники?

– Я о них ничего не знаю…

– А бедные?

– Те ничего не знают обо мне.

Так же и у меня – о богатых родственниках мне ничего не известно, ну а бедные … никогда не упустят случая напомнить о себе.

Вот Вадик – человек из тех, коих в народе называют пропащими. Чуть больше тридцати, а на вид так все пятьдесят. Бугристое, землистого цвета лицо, темные, без выражения глаза, нигде не работает и не учится.

На что живет? Да на что придется: снимает, например, с ног кроссовки, идет и меняет на водку. А мать – святая русская женщина, конечно и оденет, и придет – приготовит обед и ужин. Как бросишь такого? Хоть и непутевый, а свой. Сама воспитала да сама под сердцем выносила.

  Меж тем в своем роде он – лучший. Как так спросите? А оттого, что из компании, из класса своего он почитай – один остался.

Петро утонул, Василь на мотоцикле разбился, Митяя в драке зарезали. Кто с перепоя, иль от наркотиков умерли, остальные по тюрьмам да по лагерям маются. Вот только он, да Чика всего и остались.

Как говорит Доренко: "Россия, 21 век", да что Россия, теперь уже вот “Новая Москва”, за МКАД 40 километров.

И сам – с пробитой головой, все руки в шрамах, судимый и сидевший.

Любит рыбачить, но своеобразно: идут на местный пруд. Какого обычно размера сельские пруды? Метров наверно 100 на 200, или быть может, 200 на 300, да? Так вот в такой пруд они запускают сеть длиной полкилометра!

Говорю: “так ты, наверное, всю рыбу из пруда и выловил?”

А он: “не, что ты… Назавтра мы пошли, и там еще рыбы поймали!”

– Да? А потом?

Смеется: “а мы потом уж на тот пруд не ходим”.

Благо, совхоз то местный богатым был, и прудов ископано было, да наверняка и зарыблено, множество. Потом выходят на трассу и отдают за копейки здоровенных рыбин, или сразу меняют на самогон или водку.

А если уж есть водка – тогда брат держись! Недельные запои, потеря сознания, трещит в доме мебель, бьются стекла, дебош – горе и стыд родственникам. Сколько раз вылавливали его в ноябре из озера, находили окровавленным в лесу, приносили домой еле живого.

Иной раз думали, что уж не выживет. Но – выкарабкивался.

Пробовали мы каждый по-своему как-то тащить его – хлопотали, устраивали на работу. Все бесполезно: ибо работал он в лучшем случае до первой зарплаты. Хорошо, если еще с работы ничего еще не прихватит, а то выкупай его потом у работодателя за свои деньги.

Лера говорит: “это когда он с лестницы вниз головой упал – дураком сделался, а пьет от того, что делать нечего”, а мне кажется: это он водкой мозги себе уничтожил. Не знаю: кто прав, наверное, и то и другое, но, в общем, стал он среди нас вроде как пугало.

“Вот: говорю племяннику, просиживающему ночами за компьютерными играми, – не будешь учиться – будешь как Вадик”.

Обижается… А мне подумалось: вот живет человек от запоя к запою, ничего кроме отходов не производит, нет у него интересов, как нет в душе, да и в жизни ничего полезного или светлого.

Видимо, уже и не будет.

Для чего он существует? Зачем вот он живет и попросту коптит небо? И есть ли смысл в рождении человека, зарубившего свою жизнь в самом начале?

 Но вот приходит он как-то весь мокрый (чему не удивились), но от радости прямо светится.

“Я – говорит – девушку спас”.

– Да как же ты её спас-то?

– Ну просто. Она на озере купалась, июль – месяц жаркий, да тонуть стала.

А я там как раз сети ставил – ну и спас её.

– Молодец… Что же, она кричала: "спасите, помогите"?

– Нет, не кричала. Это всё в фильмах глупых ерунду показывают, будто когда человек тонет – громко кричит и по воде руками плещется.

В жизни никогда тонущий не будет руками по воде стучать, потому как сил у него на это уже нет, и кричать не сможет. Да и как ему кричать, если у него полный рот воды?

– Хм, да, действительно…

– Вот я увидел, что её силы оставляют, и не может вынырнуть, чтобы вдох нормальный сделать.

Ну, я – на весла, мигом к ней, за волосы её – и в лодку. Почти уж не дышала.

– Молодец.

– А ты что, правда, не знал когда человека спасать надо?

– Не знал, и не думал никогда об этом…

– Вот и компания её – те, что на берегу сидели, тоже даже не дёрнулись, когда она тонуть стала.

Видимо, такие же как ты – неучи!

А я спрашиваю его: так, с подковыркою:

– А как же она отблагодарила то тебя за такое своё спасение?

А он:

– Да ничего мне от нее не надо. Главное: будет жить, а это и есть для меня высшая радость.

“И родила Сына своего Первенца,

 и спеленала Его,

и положила Его в ясли”

(Евангелие от Луки, 2:7).

   Если идти вдоль обочины дороги и смотреть вниз: пробившиеся витиеватые травинки представляются будто маленькими деревьями, можно представить, что летишь над лесом на самолете, помечтать.

  Но сейчас зима. Заиндевели стекла, вьюжит, и мороз подгоняет домой запоздалых прохожих. Рождество.

– Папуся, ты куда собираешься?

– Я в церковь, на службу, милая.

– Ах да. А мне можно с тобой?

– Там очень холодно, и поздно уж, не надо. Лучше завтра с тобой на литургию сходим.

   Какое-то все-таки у нас все странное, неустроенное. Перенаселенный, унылый, неопрятный город, теперь еще эта зима: мороз, заметенные улицы, нормально ни проехать, ни пройти.

   Да и сам я весь какой-то непутевый: еще совсем немного, и вот она – старость, а ни заводов, ни пароходов у меня что-то никак не наблюдается.

Внутри храм полный-полный, не протиснуться, а у дверей снаружи никого – мороз.

Служит, как обычно, о. Сергий, изрядно уже постаревший:

– “Благословенно царство Отца и Сына, и Святого Духа …”

   Как быстро пролетает моя жизнь. Совсем еще недавно вроде бы стоял на этом самом месте, думал о своих экзаменах. Весь в мечтах, наивный, юный. И тоже было Рождество.

Когда открывают входную  дверь – холодный вихрь со снегом врывается внутрь чуть ли не до середины храма.

В то время ему сослужил еще о. Николай. А сколько уже и моих ровесников нет на этом свете?

– “Верую. Во Единого Бога Отца Вседержителя … ”

Тогда, помню, Матушка говорила: “в Рождественскую ночь открываются небеса, и если, глядя в чистое небо, загадать желание, оно обязательно сбудется”.

– “Отче наш, иже еси на небесех  … “ –  и весь храм поет, в том числе я.