"Посмотри руки Мои;

подай руку твою

и вложи в ребра Мои;

и не будь неверующим,

но верующим”

(Евангелие от Иоанна. 20:27).

Приятно смотреть, как кружатся за окном в свете фонаря игривые снежинки.Порой опускаются чинно, спокойно-размеренно, а нет-нет сорвутся, завихрят, закуралесят.

Глядя на их бег, можно повcпоминать былое, подумать о своей жизни.

А что такое жизнь человека? И что есть история человечества? Кто-то в круговороте дней увидит взлет и падение империй, народные восстания и революции, смену жизненных укладов и общественных формаций.

Другой узрит на сражения и войны, победы, поражения, героев и предателей. Иной, может быть, посмотрит на людские судьбы: любовь и ненависть, богатство и бедность, веру и верность.

Все это так.

Но история, как и судьба каждого, не есть ли еще и своего рода открытое Евангелие, повествующее нам о величии Творца?

“Возвеселится пустыня и сухая земля

и возрадуется страна необитаемая

и расцветет как нарцисс".

(Книга Пророка Исаии, 35:1)   

   Я – неудачник. Сорок почти уже лет, а кто я? Так, архитектор мелкий, пустяки. Чего добился? Зарплата средняя, машина старая, квартира на окраине.

А вот скажем у Леонида: и квартира вдвое больше, да и вторая еще есть, два джипа на семью, хотя младший брат. Или у Бори: коттедж на Новой Риге, две квартиры, а ведь ровесник. У Матвея вообще в Греции свой дом, да и в Москве квартир четыре штуки.

А что я?

Но звонит телефон. В такую рань! Кто? В выходной?

– Что, Тима? Да, привет! Нет, что ты, я не сплю. Приехал Ли? Что, хочет встретиться? Как я? Я – да, лечу. Конечно буду!

Ли – кореец, бывший наш одноклассник, неизвестно какими судьбами отучившийся когда-то год в заштатной, ничем не примечательной нашей школе. Потом развалился Советский Союз, и всех северокорейцев отозвали обратно. Лет двадцать мы не виделись, и вот: каким-то чудом он снова здесь, в нашем городе.

Машина бодро отсчитывает километры. Изменился ли он? Помнит ли наш язык? Тогда, в юности, он хорошо говорил по-русски, хотя жил тут всего ничего.

И так и осталось загадкой – то ли это так на самом деле схожи наши языки, то ли это он был настолько талантлив, что с легкостью выучил такой сложный для иностранцев русский.

В школе мы вообще любили нашего “русского корейца”, в нем сочетались корейская дисциплинированность и строгая внутренняя организация, и как бы прямо русская широта и теплота души. Часто вот только нам завидовал:

– Вам повезло, у вас демократия.

А какая у нас демократия? Сами под красными флагами ходим.

А он: "нет, вот у нас каждый обязан “стучать" на другого – соседа, сослуживца, даже на брата.

А если кто не стучит, то он сам враг, понимаешь”?

Да, помню, с нами он всегда был весел и открыт, мог сорваться компанией на каникулы в Киев, вести самые проникновенные и задушевные беседы за кружкой чая, а соотечественников своих – тех, с кем был одной плоти и крови – сторонился, приветствуя вполголоса лишь дежурным "аннен хасимника", и не меняя каменного выражения лица. Да и называл их за глаза не иначе, как "стукачами".

Сетовал, что все у них обязаны носить значок Ким Ир Сена на левом плече, что каждому дается на всю жизнь всего их только два, и большие проблемы ждут того, у кого он хотя бы поцарапается.

Как он теперь? Узнаем ли друг друга?

– Ли, как я рад! Уж думал, и не свидимся! И как ты к нам? Проездом? Из Ирана? Что, с делегацией? Сбежал от всех на час? Какой ты молодец!

Мы? В общем, Слава Богу! В стране бардак, но это как бы мелочь.

Что, в чем бардак? Как: неустроенность, воровство, грязь, вот видишь – вечно пробки.

А он водит удивленно по сторонам глазами:

– Да, жирует Россия на нефти.

Андрей, это твоя машина?

– Ну да, поехали, садись.

– Что, правда?

– Да, а у тебя в Корее?

– У нас машины государственные только…

– Ну надо же… Чёрному позвоним? Может, и он приедет!

– А это что у тебя?

– Это? Ну телефон. Звоним?

– А можно посмотреть?

– Пожалуйста, смотри. А можно твой?

– У нас пока сотовой связи нет…

– Чего-то не берет, наверно он на даче.

– А что, у каждого есть дача?

– Наверное, ну, да, практически…

– Ну вы я вижу здесь того, как это у вас говорят: “зажрались”.

Тима, а ты чем занимаешься?

– Я противопожарное оборудование продаю. Хочешь, могу и тебе продать, в Корею.

– Спасибо конечно, но нам этого не надо.

– Почему? Это всем, абсолютно всем нужно.

– Только не нам. Знаешь: когда ничего нет, то, и пожар не страшен.

– Ну что-то всё-таки должно же быть?

– Как тебе сказать: многим не хватает даже риса.

Я пытаюсь как-то отшутиться: “что же ты говоришь такое?"

А он поднимает на меня свои пристальные, немигающие глаза:

– Андрей, у нас люди умирают от голода.

Когда я был с вами здесь, я жил, как у вас говорят, "на широкую ногу" (и как он помнит такие выражения спустя практически два десятилетия), теперь же у меня все иначе.

  Не буду, да и не имею права рассказывать всего, но я не понимаю: что происходит с моей Родиной?

Тима говорит:

– Знаешь, когда-нибудь и твоя страна станет светлой, цветущей и радостной.

А он пронзительно смотрит на нас:

– Знаешь, я жду этого … уже 20 лет. Ложусь вечером и думаю: вот, и еще один день прошел. И мне показалось: на его глазах блеснули слезы.

 Идем по набережной. Солнце играет веселыми бликами по волнам реки, теплый ветер колышет яркую молодую зелень, сирень пышными гроздьями норовит зацепиться за голову. Я расстегиваю ворот рубашки – жарко.

– Ли, а ты что же в пальто? Снимай, смотри жара какая.

– А это не потому что мне холодно. Просто оно (он приоткидывает полу) закрывает мой значок Ким Ир Сена.

Но время вышло и "всё, дальше я пойду один". Прощаемся, понимая каждый в душе, что больше в этом мире уж не свидимся.

– Ли, а давай фото на память? В интернет выложим, Черному, и всем нашим покажем, пусть тоже порадуются – что ты был у нас.

– Нет, что ты, нам это нельзя!

– Что нельзя? Фоткаться?

– Общаться с иностранцами. Нельзя, чтобы в интернете были мои фото с вами. И если стукачи узнают что я общался с жителями капиталистической уже страны, то мне крышка, понимаешь?

  А мне подумалось, что сейчас это для него практически как подвиг. Подвиг: вот так пройти по набережной полчаса с друзьями юности.