Тем временем Андрей Евграфович Веревкин был передан татарами туркам и доставлен в Измаил. Далее его путь лежал в Стамбул.
Бани, турецкие тюрьмы, – места страшные, не многие выходят оттуда живыми: теснота, сырость, крысы, побои и голод быстро сведут в могилу любого. Кроме Веревкина, в стамбульской тюрьме находилось еще несколько морских офицеров. Среди них командир шхуны «Вячеслав» капитан 2-го ранта Борисов, офицеры линейного корабля «Мария Магдалина» и Ломбард, которого тоже доставили в турецкую столицу.
В офицерской камере площадью 18 квадратных футов размещалось 13 человек. Матросы содержались в еще более кошмарных условиях. Почти ежедневно на тюремном дворе рубили головы непокорным. Зверские избиения были настолько обыденны, что на них и внимания не обращали – жив, и ладно!
Среди офицеров пытался главенствовать командир «Марии Магдалины» изменник Тиздель.
– Я старший по званию и потому первый среди вас! – объявил он сокамерникам. – Отныне все решаю только я!
– Это по какому же праву? – возмутился прямодушный Веревкин.
– Как по какому? Я капитан 1-го ранга!
– У предателей, негодяев и трусов нет званий, как нет и чести! – сплюнул Веревкин. – И ты мне не начальник!
Вскоре в камере образовалось две группировки. Одну из них, основу которой составили иностранцы, бывшие до плена на русской службе, возглавил Тиздель. Российские же офицеры в большинстве своем сплотились вокруг Веревкина. Веревкинцам приходилось нелегко. Через английского посланника Роберта Энели и французского посла Шуазеля-Гуфье Тиздель и его сторонники всегда имели свежие продукты и чистую одежду. Веревкин же с товарищами довольствовался тюремной похлебкой и лохмотьями бывшей формы. Но перебежчиков не было. Уверовав в свою всесильность и безнаказанность, Тиздель замыслил избить Андрея Веревкина, но чесменский герой со своими сторонниками дали ему достойный отпор. Тогда Тиздель изменил тактику. По его указке тюремные стражники отправили Веревкина и его ближайшего сотоварища Константина Рубетца в одиночные камеры. Но и после этого «российская партия» не сдавалась. Одновременно Тиздель с Ломбардом стали пересылать в Россию письма с небылицами о Веревкине и его друзьях. Всякий, кто пытался хоть как-то противодействовать англичанину, тотчас зачислялся в разряд пьяниц, о чем Тиздель непременно отписывал в Петербург. Далеко не все выдержали тяготы тюрьмы и тизделевский шантаж. Умерли от побоев кавторанг Борисов и доктор Бернгард, скончался от истощения мичман Алексиано, сошел с ума Константин Рубетц…
Случались происшествия и у тиздельцев. Так, будучи в изрядном подпитии, пытался перерезать себе горло под одеялом героический Ломбард, но не успел и заснул. Спас своего недруга от смерти Андрей Веревкин, первым заметивший кровь под его кроватью и поднявший шум.
А вскоре Ломбард пропал. Тизделю был нужен свой человек на свободе. Необходимо было создать в Петербурге и Херсоне положительное мнение о его достойном поведении в плену. Ведь мирные переговоры с турками были уже не за горами, и надо было спасать свою карьеру. Кроме того, надо было нанести решающий удар по Веревкину и его товарищам. Для этой цели наиболее подходящей фигурой виделся не кто иной, как Ломбард. Над мальтийцем еще витал ореол cпасителя Кинбурна, его любил Суворов, ему, наконец, благоволил сам Потемкин.
Побег (а скорее, просто выкуп) Ломбарда из плена до сих пор никому не понятен. Как мог полуживой, не знавший ни языка, ни местных обычаев мальтиец бежать из главной темницы страны и, пробравшись через всю Турцию, спустя всего месяц прибыть в Херсон? Безусловно, что дело не обошлось без французского посла Шуазеля-Гуфье и допускавшегося в тюрьму некоего патера Тардини…
Очутившись в ставке Потемкина, Ломбард представил свою версию событий. И ему поверили. Вскоре за столь «блистательные» подвиги мальтиец получил вне линии чин капитан-лейтенанта и хорошие деньги. На этом следы его пребывания на Русской земле навсегда теряются. Скорее всего, заработав свое, он укатил домой, чтобы там предаваться воспоминаниям о своих подвигах в далекой Московии…
А что же Андрей Веревкин? Как сложилась его судьба? После заключения мира с Турцией его, изможденного и больного, отпустили домой. Но на Черноморском флоте отважного моряка никто не ждал. Bакaнтной должности для него не нашлось. От бывшего командира плавбатареи открещивались как могли. Героя сторонились даже друзья.
Веревкин недоумевал:
– Или мало я крови за Отечество пролил? Или честь свою офицерскую где замарал?
Бывшие соратники отводили взор:
– Уж больно много разговоров ходит, Андрюша, о твоем пьянстве беспробудном в плену турецком, о драках, тобою там учиненных!
– Ах вот оно что! – качал седой головой капитан 2-го ранга. – Вы верите прохвосту Ломбарду, а не мне, вашему старому соплавателю!
– Мы тебе верим, – отвечали офицеры херсонские, вздыхая. – Но уж больно много говорят, а дыму без огня не бывает!
– Э-эх! – махал на всех рукой Андрей Евграфович. – Был у меня один дружок настоящий, Сакен, да и тот в бою геройски убиен! Надо было, видать, и мне на бочке пороховой взорваться. Тогда бы и поносительств таких напрасных не слушал!
Службы более у Веревкина уже не было. Некоторое время он числился при Херсонском порту. Сделали свое дело и полученные раны. Но более всего подкосила старого моряка несправедливость и ложь. Выдержавший отчаянно смелый бой один на один со всем турецким флотом, пережив страшное кораблекрушение, издевательства турецкой тюрьмы, он теперь оказался никому не нужен. Силы быстро покидали его. В 1792 году Андрея Евграфовича уволили от службы с производством в чин полковничий. Смерть его прошла для всех незамеченной. Да и кому было дело до какого-то бывшего командира плавбатареи!
В последний путь героя провожали верная жена да несколько старых моряков, помнивших подвиг отважного капитана.
Реквием о «Федоре» и «Константине»
Поистине черным для Черноморского флота оказался год 1798-й. Уже в январе у входа на Севастопольский рейд был снесен ветром и выброшен на берег у Артиллерийской бухты транспорт «Березань» под командой лейтенанта Ивана Сытенского. Люди, слава богу, остались живы, и командира по суду оправдали.
В июле флот постигла уже куда более страшная трагедия. Возвращавшийся из-под Евпатории кирлангич2 «Ахилл» под командой лейтенанта Кононовича был опрокинут жестоким шквалом. Погибла вся команда из 76 человек. Чудом уцелел лишь один матрос, Ермолай Лазарев. Уцепившийся за обломок мачты, он был выброшен на берег, там подобран дозорными казаками и привезен в Севастополь с вестью о трагической гибели «Ахилла».
Однако самый пик несчастий пришелся на осенние месяцы. В сентябре большая часть Черноморского флота под началом адмирала Федора Федоровича Ушакова была отправлена в Средиземное море для войны с французами. Оставшиеся же в Севастополе линейные корабли и фрегаты были сведены в эскадру под командованием младшего флагмана Черноморского флота контр-адмирала Овцына.
В октябре контр-адмирал, держа свой флаг на 46-пушечном фрегате «Царь Константин», крейсировал с эскадрой у берегов Крыма на траверзе Балаклавы, отрабатывая совместное маневрирование. 11 октября эскадра была внезапно застигнута жесточайшим остовым штормом и не успела укрыться в Севастопольской бухте. На этот раз судьба оказалась беспощадной к фрегатам «Царь Константин» и «Федор Стратилат».
Флагманский фрегат «Царь Константин» уже вскоре после начала шторма получил сильную течь и множество повреждений. От ударов волн начали расходиться доски обшивки корпуса, и вскоре в трюме было полным-полно воды. Непрерывно работали помпы, но этого едва хватало, чтобы трюм не залило вообще. Контр-адмирал Иван Овцын и командир фрегата капитан-лейтенант (по другим данным, к этому времени он уже был капитан 2-го ранга) Иван Тригони делали все возможное для спасения корабля. Для уменьшения воздействия волн и ветра было принято решение спуститься по ветру на запад. На четвертый день держаться в открытом море из-за все пребывающей воды стало невозможно. Через некоторое время удалось кое-как стать на якорь против устья Дуная в трех милях от берега.
