– Вы что здесь, совсем очумели?! – сердито воскликнул Маркел. – А вот сейчас кликну земских стрельцов, они живо вам ворота высадят! А после Максим Яковлевич вернётся и вам ещё кнутов пропишет!

За калиткой засопели и сказали, что сейчас придёт дворский, Василий Никитич.

– Ладно, – сказал Маркел, – дворский так дворский, а пока откройте.

И открыли. Но пропустили только Маркела, а Филька остался за воротами. Да он дальше и не лез.

Пока Маркел входил во двор и озирался, а двор того стоил, подошёл строгановский дворский, Васька Шпоня, человек в годах, опасливый, и также опасливо спросил, что приключилось.

– Пока что ничего, – строго ответил Маркел. – Я здесь по посольскому делу, мне нужен царевич Агайка, или как он у вас правильно зовётся.

– Правильней он князь Агай Кондинский, – сказал Шпоня. И тут же спросил: – А что он натворил?

– Дела за ним пока что никакого нет, – ответил Маркел. – Пока что его нужно просто расспросить про всякое, а там уже будет видно.

– Эх! – в сердцах сказал Шпоня. – Я так и думал, что с этим мухоморщиком добра не будет.

И развернулся, и повёл к крыльцу.

На крыльце стояли сторожа. Шпоня махнул им рукой, они расступились и открыли распашные двери. Шпоня и Маркел вошли. Там уже даже в сенях горели свечи, а дальше было вообще светло как во дворе. Шпоня и Маркел поднялись на второй этаж, после на третий, там свернули, прошли ещё немного, Шпоня открыл дверь и пригласил входить. Маркел вошёл, закрыл за собой дверь и осмотрелся. Горница была почти пустая, только при одной её стене, на лавке, сидел невысокий щуплый человек и смотрел напротив, на огонь, горящий в маленькой печурке. А человек был вот какой: широколицый, курносый, стриженный в скобку, одетый как простой посадский. Маркел кланяться ему не стал, а только назвал себя, сказал, что он по делу из Разбойного приказа (тут он показал овчинку) и спросил:

– А ты Агай, князь Кондинский?

Агай, а это он и был, утвердительно кивнул. Потом улыбнулся. Но ни словечка не сказал! Тогда Маркел продолжил:

– Я завтра еду в Сибирь. По государеву делу. Могу, если надо, передать, кому скажешь, поклоны.

Агай опять улыбнулся, а после отвернулся к печке и снова стал смотреть на огонь.

– А могу не передать! – уже сердито продолжил Маркел. – Станут у меня про тебя спрашивать, а я скажу, что не слыхал о таком, скажу, не приезжал такой в Москву. И тебя там похоронят!

Но Агай и ухом не повёл. Маркел ещё подумал и сказал уже такое:

– Могу про тебя Аблегириму передать, князю Пелымскому.

И сразу понял: зацепило! Агай при этом имени в лице переменился… Но как ни в чём не бывало повернулся к Маркелу и равнодушным голосом спросил:

– А ты его разве знаешь?

– Знаю! – сказал Маркел. – Он вот такой здоровенный, на голове, на лбу, ремень узорчатый, на груди пансырь вот тут и вот тут золочёный, на поясе – кожи с чужих голов, с десяток. А городок у него на горе, там вокруг тын из вот таких брёвен толстенных, а за тыном хоромы.

Маркел замолчал, посмотрел на Агая. Тот думал снова притвориться, что ему и это всё равно, но не удержался и спросил:

– И ты что, там был, у него в хоромах?

– Был! – уверенно сказал Маркел, и даже ещё рукой махнул для верности. – И на кошме рядом сидел, и вашу грибную водку пил.

Агай усмехнулся, спросил:

– И что было дальше?

– Как что? – удивился Маркел. – Опьянел я, конечно, с непривычки и заснул. Проснулся далеко, в лесу, возле священной берёзы. И там Аблегирим хотел меня зарезать, но я увернулся.

– А дальше? – сразу же спросил Агай.

– А дальше я отрезвел, – сказал Маркел. – А ещё дальше я совсем проснулся, уже снова в хоромах. Там мы ещё немного попировали, а после мне дали лодку, и я поплыл куда мне было надо.

– Побожись! – сказал Агай.

Маркел перекрестился. Агай внимательно посмотрел на него, ещё немного подумал, а после спросил:

– Так это не ты ли на Ермаковой могиле татарского шамана саблей бил?

– Бил, да! И убил! – сказал Маркел.

– Нет, не убил, – с улыбкой возразил Агай. – Ты убежал тогда, а он поднялся и велел, чтобы за тобой не гнались. Ты, он сказал, сам к своей смерти прибежишь. Тебя, он сказал, убьёт Золотая Баба.

Услышав такое, Маркел онемел. У него язык к нёбу прилип! Но он всё же сдюжил, сглотнул ком и воскликнул:

– Брешешь ты! Ничего он тогда не сказал бы! Я же убил его! Я…

И дальше не смог говорить, замолчал. Агай усмехнулся и спросил:

– А про Золотую Бабу тоже брехня? Ты разве не к ней сейчас собрался? К ней! И вот она теперь тебя убьёт!

Маркел аж зубами заскрипел от злости, кинулся вперёд, к Агаю, схватил его за плечи, колотнул как грушу и спросил:

– Кто тебе сказал об этом?! Откуда ты это знаешь, куда меня послали?!

– А это всё вон оттуда, – ответил Агай и указал на печурку, в которой плясал огонь.

Маркел отпустил Агая, обернулся на печурку, ничего такого особенного не увидел и сказал уже почти уверенно:

– Брехня! Навьи чары! – И перекрестился, и уже почти спокойным голосом спросил: – Кто она такая, чтоб меня убить?!

– Ей скоро тысячу лет, – сказал Агай, – а она молодая на вид. Она вся огнём горит, она из золота. Она тоже вот так сидит перед огнём, люди носят ей ясак и спрашивают, как им быть, а она им отвечает. И как она им скажет, так они и делают, потому что эта Баба им как князь или даже как вам бог.

– Но-но! – строго сказал Маркел. – Бога не смей поминать, нехристь! А лучше сразу прямо говори, где ваша Баба прячется.

– Мне про это говорить нельзя, – сказал Агай.

– Тогда я велю тебя пытать, – сказал Маркел. – Тебя на дыбе уже поднимали или ещё нет?

– Уже поднимали, – ответил Агай.

– А на спицы тебя ставили?

Агай усмехнулся и ответил:

– Ещё нет. Но, думаю, я и на спицах тебе ничего не скажу.

– Почему?

– А зачем мне говорить? Что вы ещё у меня отнимете? Отнимать у меня уже нечего. Княжество у меня было, семь городков. Спалили! Войско у меня было, сто отыров и семь сотен ляков, всех побили. Жёнка у меня была, убили. Брат Косялим у меня был, убили. И сына Азыпку убили. А дочку нет, дочку чужим отдали, теперь она у князя Игичея в девках, он даже замуж брать её не стал, так просто тешится. Один я остался, и Максим Строган меня не слушает, смеётся надо мной. Зачем мне такая жизнь? Вели сразу казнить!

Маркел задумался. Агай смотрел на огонь. Маркел утёр губы, сказал:

– Ладно. Не хочешь ничего про Бабу говорить, не надо. Я её сам найду, закую в железа, сюда привезу и тебе покажу.

Агай тихо засмеялся, а после опять стал серьёзным, сказал:

– Я тебя предупредил. После на меня не сетуй!

Но Маркел только махнул рукой, развернулся и вышел. После спустился вниз, там Шпоня у него спросил, всё ли у Агайки по добру. Маркел на это промолчал, а только утвердительно кивнул и пошёл к воротам.

За воротами его ждал Филька. Маркел был зол как чёрт, Филька это сразу почуял и не стал ничего спрашивать. Так они всю обратную дорогу прошли молча, Маркел поскрипывал зубами, думал, что лучше бы он не ходил туда. Хотя, тут же утешливо подумалось, почему он должен верить, что этот шаман тогда остался жив и такую гадость ему нашаманил?! Он же шамана саблей разрубил, он это своими глазами видел. Р-раз – и пополам его! Вот как оно было. А теперь Агайка-пёс хочет его запутать, запугать, но мы-то знаем, что всё это ложь. Вот только откуда, думалось, Агайка мог узнать, куда и зачем Маркела посылают? И эта мысль не давала покоя, Маркел шёл скорым шагом и помалкивал, Филька опять чуть поспевал за ним.

Как только Маркел вернулся домой (а Филька остался во дворе), Параска сразу вышла из-за занавески и спросила, как сходилось.

– Сходилось хорошо, – сказал Маркел. – Допросил я этого Агая, поставил к кресту.

– Так он же некрещёный! – удивилась Параска.

– Перед Богом все равны, – строго сказал Маркел. – И он крест целовал и не кривил, поведал всё, что знал. Сказал, что Золотая Баба – это никакая не царица и даже не обычная живая баба, а деревянный чурбан золочёный, идолица, и никакой в ней силы нет, а есть одно только людское смущение. Тёмный вогульский народ к ней ходит, подносит ясак и перед ней его сжигает на костре, и всё.