Таковы вещи, чьи имена и сущность можно определить, чьи самые утонченные свойства можно вообразить.
Идя друг за другом, они обретают свой принцип.
Вращаясь по кругу, они порождают друг друга.
Достигнув предела — вернутся обратно.
Придут к концу — и начинаются сызнова.
Таков порядок, которым обладают вещи, о котором можно сказать словами и который можно постичь знанием. Он пронизывает мир вещей — и только. Тот, кто обрел Путь, не стремится разыскать его конец или его начало. Здесь лежит предел всякому обсуждению.
— Среди двух школ Цзи Чжэнь учил, что «ничто не действует», а Цзе-цзы утверждал, что «нечто свершает» [125]. Какое из этих суждений истинно, а какое неполно?
— Все люди знают, как кричит петух или лает собака, — ответил Всех-Примиряющий, — но, сколь бы ни были велики их познания, они не могут словами определить то, откуда выходят эти звуки, и постигнуть мыслью то, во что они превращаются. Если устанавливать в понятии все более тонкие различия, вы придете к чему-то слишком утонченному для того, чтобы иметь для него меру, или к чему-то слишком великому, чтобы иметь нечто помимо него. С понятиями «ничто не действует» и «нечто свершает» мы все еще остаемся в мире вещей, но сами полагаем, что уже превзошли его.
«Нечто свершает» — это сущее.
«Ничто не действует» — это пустое.
Когда «есть имя», «есть сущность», то это пребывает среди вещей. Когда «нет имени», «нет сущности», то это пребывает в пустоте между вещами. То, о чем можем сказать или помыслить, уводит нас все дальше в сторону. О том, что было прежде рождения, мы знать не можем. О том, что будет после гибели, мы судить не в силах. Жизнь и смерть недалеки от нас, но смысл их сокрыт.
«Нечто свершает», «ничто не действует» — это суждения, к которым мы прибегаем в сомнении. Вглядимся в исток их: он уходит вдаль без конца. Устремимся к концу их: поиску не будет предела. О том, что не имеет конца и предела, нельзя ничего сказать, однако это существует вместе с вещами. «Ничто не действует» и «нечто свершает» — это основа речей, и она начинается и кончается вместе с вещами.
Путь не есть нечто сущее, а то, что есть воистину, не может не быть. «Путь» обозначает то, чем мы идем. «Нечто свершает» и «ничто не действует» — это только две стороны вещей, как могут они быть Великим Простором? Если осмысленно говорить, то, сколько ни скажешь, все будет относиться к Пути. Если же говорить неосмысленно» то, сколько ни скажешь, все будет касаться только вещей. Предел же Пути и вещей не высказать ни словом, ни молчанием.
Где нет слова, нет и молчания,
Там все суждения исчерпывают себя.
Глава XXVI. ВНЕШНИЕ ВЕЩИ
Что происходит вовне, нельзя предвидеть. Поэтому Лунфэн был казнен, Бигань был разрезан на куски, Цзи-цзы притворился сумасшедшим, Элай умер, а Цзе и Чжоу погибли. Каждый правитель требует преданности от своих подданных, но преданность правителю не обязательно внушает ему доверие. А потому тело У Цзысюя три дня плыло по реке, а Чан Хун сложил голову в Шу. Его кровь хранили три года, и она превратилась в лазурную яшму. Каждый отец требует почтительности от сыновей, но почтительность сына не обязательно внушает отцу любовь. Поэтому Сяо Цзи имел много печалей, а Цзэн-цзы — скорбей.
Когда дерево трут о дерево, оно загорается. Когда металл кладут в огонь, он плавится. Когда нет согласия сил Инь и Ян, Небо и Землю охватывает великое возмущение: гремит гром, в потоках воды вспыхивает огонь, который может спалить могучее дерево. А у человека положение еще хуже: он мечется между двух бездн и нигде не находит выхода. Охваченный тоской и печалью, он ничего не может свершить, сердце его словно подвешено между Небом и Землей. То утешаясь, то оплакивая себя, душа человека вечно чувствует себя в опасности. Когда же польза и вред сталкиваются друг с другом, огонь разгорается еще сильнее и сжигает покой человеческих сердец. Лунному свету, конечно, не затмить блеск огня. Люди все больше уклоняются в сторону, и Путь теряется окончательно.
Семья Чжуан Чжоу была бедна, и он пошел к Смотрителю реки занять немного зерна. Смотритель сказал ему: «Я скоро соберу подати с моей деревни и тогда дам тебе в долг триста монет серебром, хорошо?»
Чжуан Чжоу гневно посмотрел на него и сказал:
— Вчера, когда я шел по дороге, кто-то окликнул меня. Я оглянулся и увидел в придорожной канаве пескаря. «Что ты делаешь здесь?» — спросил я пескаря. Он ответил мне: «Я надзираю за водами Восточного океана. Не найдется ли у вас, уважаемый, хотя бы немного воды для меня — она спасет мне жизнь!» А я ответил ему: «Конечно! Я как раз направляюсь к правителям царств У и Юэ, и я попрошу их прорыть от Янцзы канал для тебя. Годится?» Пескарь посмотрел на меня гневно и сказал: «Я потерял привычное для меня место обитания, и у меня нет выхода. Если бы мне удалось раздобыть хотя бы несколько пригоршней воды, наверняка бы остался в живых. Вместо того чтобы делать мне такое предложение, лучше бы сразу искать меня в лавке, где торгуют сушеной рыбой».
Сын правителя удела Жэнь сделал огромный крючок и толстую черную лесу, наживил для приманки пять десятков бычков, уселся на горе Куйцзи и забросил свою удочку в Восточном море. Так удил он день за днем, но за целый год не поймал ни одной рыбы. Наконец какая-то гигантская рыба заглотнула приманку, утащила крючок на самое дно, потом помчалась по морю, вздымая плавниками высокие, как горы, волны. Все море взволновалось, и на тысячу ли вокруг все твари были напутаны громом, словно исторгнутым божественными силами.
Поймав эту рыбу, сын правителя Жэнь разрезал ее, высушил и накормил всех, кто жил на восток от реки Чжэ и на север от гор Цанъу. И предание об этом событии восторженно рассказывали из поколения в поколение все рассказчики, даже самые неискусные.
Если, взяв бамбуковую палку и тонкую леску, ходить на ловлю рыбы к придорожной канаве, то добудешь не гигантскую рыбу, а разве что пескарика. Так и тем, кто придумывает красивые истории ради благосклонности местного начальника, далеко до великих свершений. Тому, кто не слышал истории о сыне правителя Жэнь, далеко до управления миром.
Конфуцианцы, занимавшиеся изучением «Песен» и «Преданий», разрывали могильный холм. Старший среди них, стоя вверху, говорил им: «Вот уж и солнце встает. Как идет работа?» А люди помоложе отвечали внизу: «Мы не сняли еще нижнее платье покойника, а во рту у него жемчужина». В песне недаром поется:
Зеленая, зеленая пшеница
На склоне могильном растет.
При жизни не жаловал никого,
Зачем ему жемчужина во рту?
Тут конфуцианцы потянули за бороду и волосы на висках покойника, а их старший проткнул железным шилом щеки и медленно разнял челюсти.
Ученик Лао Лай-цзы ходил за хворостом и встретил Конфуция. Вернувшись, он рассказал учителю о том, кого встретил в лесу:
— Там есть человек с длинным туловищем и короткими ногами, стоит сутулясь, уши вывернуты назад. Вид у него такой, словно весь мир в его власти. Не знаю, какого он рода.
— Это Конфуций, — сказал Лао Лай-цзы. — Позови его ко мне.
Когда Конфуций пришел, Лао Лай-цзы сказал ему:
— Откажись от своих церемоний и умного вида, и ты станешь благородным мужем.
Склонившись, Конфуций отступил на шаг и торжественно сказал: «Продвинется ли в таком случае мое дело?»
