– О-о-о… с каких это пор тебя интересует хоккей? Мая смущенно терла ушибленную руку.

– Заткнись. Чего пристала…

Немного погодя она не выдержала и улыбнулась:

– Если человек не любит арахисовую пасту, это вовсе не значит, что он не любит… арахис.

Ана взорвалась хохотом, разбрызгивая изо рта смузи по всему шкафчику.

– О’кей, зачет! Только пообещай, что, если будешь говорить с Кевином, познакомишь меня с Беньи! Он такой… ммм… понимаешь, я бы его всего просто слизнула. Как кусочек масла!

Мая болезненно поморщилась и, заперев шкафчик, двинулась прочь. Ана бросилась за ней.

– А что такого? Тебе можно, а мне нельзя?

– Вы в курсе, что он эти шутки не сам придумывает? Не такой он остряк. Он просто ворует их из сети, – процедил Закариас, сконфуженно отряхивая с одежды снег.

Лифа поднял с земли его бейсболку и почистил ее. Амат похлопал по плечу.

– Знаю, что ты ненавидишь Бубу, но на следующий год мы станем юниорами… будет получше.

Закариас не ответил. Лифа посмотрел на него взглядом, полным отчаяния и злобы. Он бросил хоккей, еще когда они были совсем маленькими, потому что старшие игроки постоянно твердили, что он должен научиться сносить шутки в раздевалке. Этим все сказано, Лифа бросил хоккей из-за тех самых шуток. Если бы родители Закариаса не любили так этот вид спорта, то он и сам бы давно бросил, да и Амат держался до сих пор только потому, что был превосходным игроком.

– Вот станем юниорами, и все наладится! – повторил Амат.

Закариас промолчал. Он прекрасно знал, что ему не место в команде юниоров, для него хоккей закончится в этом году. Один только Амат еще не понял, что скоро оставит лучшего друга позади.

Не обращая внимания на молчание друга, Амат открыл школьную дверь, завернул за угол, и внезапно кровь застучала в ушах. Когда он видел ее, у него включалось туннельное зрение.

– Привет, Мая! – крикнул он – чуть громче, чем требовалось.

Она на мгновение обернулась и бросила на него беглый взгляд. Когда тебе пятнадцать, то взглядом можно ранить в самое сердце.

– Привет, Амат, – равнодушно ответила она и скрылась, едва договорив его имя.

А Амат так и остался стоять, не обращая внимания на глумливые взгляды Закариаса и Лифы, он знал, что они не будут особо напрягаться, чтобы сдержать смех.

– Привееееет, Маяааааа… – передразнил его Закариас, а Лифа захохотал так, что из ноздри на майку брызнула сопля.

– Фак оф, Зак, – пробормотал Амат.

– Сори, сори, просто ты с первого класса за ней таскаешься, и первые восемь лет я был очень деликатным, поэтому сейчас имею право немного поржать, – сказал Зак.

Амат подошел к своему шкафчику, сердце в груди было тяжелое, как свинец. Он любил эту девушку больше, чем свои коньки.

Это только игра. От нее зависят лишь мелкие, незначительные, незаметные вещи. Например, что тебя признают. Заметят. Незаметные вещи, сущие пустяки, смех, да и только. Просто одного она делает звездой, а остальных оставляет в наблюдателях. Просто наделяет властью и проводит границы.

Просто.

Давид вошел в ледовый дворец и направился прямиком к себе в кабинет – самое крошечное помещение в конце коридора. Закрыв за собой дверь, он включил компьютер и стал изучать видео со вчерашнего матча противника. Потрясающая команда, безупречно отлаженный механизм, если перебрать всех игроков, то только Кевин может с ними сравниться. Чтобы у команды Бьорнстада появился хоть маленький шанс, им понадобится исключительное вливание, но Давид знает, что шанс этот у них есть: каждый из его игроков жизнь на площадке отдаст, если потребуется. Но Давида мутит не поэтому. Кое-чего им все-таки не хватает. Скорости.

Долгие годы игроками первого звена были Кевин, Беньи и парень по имени Вильям Лит. Кевин – гений, Беньи – воин. Но Вильям Лит очень медленный. Крупный и сильный игрок, который неплохо пасует. В игре с более слабой командой Давид нашел для него несколько тактических решений, чтобы прикрыть его недостатки, но команда, с которой они будут играть завтра, достаточно сильная, чтобы запереть Кевина, если только не найдется кто-то настолько шустрый, чтобы расчистить ему пространство.

Давид потер виски. Посмотрел на свое отражение в мониторе – кудрявая рыжая шевелюра и усталый взгляд. Он встал и пошел в туалет. Его снова вырвало.

В кабинете побольше, через два от Давида, за своим компьютером сидел Суне. Он снова и снова прокручивал то же видео, что и Давид. Было время, когда эти двое видели ситуацию на льду одинаково и во всем были единодушны. Но прошли годы, Давид повзрослел, и у него появились свои амбиции, а Суне постарел и стал упрямым. Теперь они спорят по любому поводу. Давид – за то, чтобы разрешить драки на льду, «потому что травм будет меньше, если игроки будут знать, что потом их ждет взбучка за грязную игру», а Суне на это возражает: «Это все равно что думать, будто аварий на дороге будет меньше, если запретить страхование, потому что тогда люди будут больше беречь свои автомобили». Когда Давид говорит, что надо увеличить нагрузки, Суне вспоминает про то, что качество важнее количества. Когда Давид говорит: «Вверх», Суне в ответ кричит: «Вниз!» Когда другие спортивные объединения выдвигают предложение не вести счет голам и очкам, а также не делать таблицы успеваемости в детских хоккейных командах до двенадцати лет, Суне находит это «разумным», а Давид называет коммунизмом. Давид хочет, чтобы Суне просто позволил ему делать его работу, а Суне считает, что Давид не понимает, в чем суть его работы. Они превратились в двух солдат, которые окопались так глубоко, что давно уже не видят друг друга.

Суне откинулся на спинку кресла и потер глаза. Он вздохнул, и кресло скрипнуло под его тяжестью. Объяснить бы Давиду, до чего одинок тренер основной команды и какой безмерно тяжелый груз ответственности лежит у него на плечах. Что надо постоянно быть готовым поднять взгляд, соответствовать, меняться. Но Давид еще слишком молодой и задиристый, он не готов слушать и не хочет ничего понимать.

Суне зажмурился и выругался на самого себя. Кто он такой? Чем он лучше Давида? Одна из самых трудных штук, когда стареешь, – признать ошибки, которые уже слишком поздно исправить. Ведь когда ты обладаешь властью над людскими судьбами, самое страшное – ошибиться.

Суне всегда был противником перевода младших игроков в более взрослые команды. Старик непреложно следовал принципу, что ребенок лучше развивается среди сверстников, и если дать ему шанс раньше, чем полагается, то талант можно загубить. Но сейчас, сидя в одиночестве перед компьютером у себя в кабинете, он смотрел то же самое видео и видел то, что никто, кроме Давида, не понимал: если юниорам не добавить скорости, завтра они пропали.

Теперь даже Суне спрашивал самого себя: чего стоят принципы, если ты не победил?

Бьорнстад – городок достаточно маленький, чтобы почти все его жители друг друга знали, но довольно большой, чтобы среди этих жителей были и такие, кого никто не замечает. Роббану Хольтсу было за сорок; он почесал бороду, в которой уже появились седые волосы, и плотнее запахнул ворот армейской куртки. Когда в это время года с озера дует ветер, кажется, будто лицо тебе царапают призраки. Роббан шел по другой стороне улицы, делая вид, что спешит куда-то по важному делу. И твердил самому себе: никто из прохожих не понимает, что он просто-напросто ждет, когда откроется «Шкура».

Вдалеке виднелась крыша ледового дворца. С тех пор как команда юниоров выиграла четвертьфинал, Роббан, как и все остальные, только и говорил что о завтрашнем матче. Правда, после того как фабрика вышвырнула его и еще девятерых человек, говорить ему стало особо не с кем. Возможно, его истории и раньше мало кого интересовали, но понял он это только сейчас.

Роббан посмотрел на часы. До открытия «Шкуры» еще порядочно. Он сделал вид, что ему нет до этого дела. Перед тем как войти в супермаркет, сунул руки в карманы, чтобы никто не увидел, как они дрожат. Наполнил корзину продуктами, которые были ему не нужны и на которые не было денег, а потом вдруг прихватил банку слабоалкогольного пива[1], будто это был сиюминутный порыв. «А, вы про это? Ну да, пусть будет в холодильнике на всякий случай». Роббан заглянул в скобяную лавку и попросил разрешения сходить в туалет. Там он осушил банку. Выйдя из туалета, как ни в чем не бывало поболтал с продавцом и купил несколько очень необычных шурупов, совершенно необходимых для его несуществующей мебели. Затем двинулся обратно по улице, глядя на крышу ледового дворца. Когда-то он, Роббан Хольтс, был его королем. Когда-то его талант ценили выше, чем сейчас ценят Кевина Эрдаля. Когда-то он был покруче Петера Андерсона.