Яна сидела тихо, предпочитая ничем не напоминать о своём присутствии. Ей предстояло решить, куда пойти после прощания с молодым человеком. Замужество лишило её друзей, к знакомым на постой не попросишься. Можно одолжить денег у Славы, копеечная сумма на билет на электричку до соседнего городка Залмая не обременит его, а там её встретят родители. Им можно рассказать всё, поделиться каждым граммом перенесённой боли, они не осудят её за глупость. Однако существовало "но", очень весомое, с ним невозможно было спорить. Она теперь другая. Не та хохотушка Яночка, какой они её знают, помнят и любят. Она Яна тире стихийное бедствие с искалеченной душой. Она представила, как изменится лицо матери, стоит ей внезапно и без предупреждения объявиться на пороге отчего дома, увидела её глаза в своём воображении и тут же отбросила идею с триумфальным возвращением в родные пенаты. Её родители уже немолоды, к чему обременять их своими проблемами? Как она это себе представляет? Придёт, раскроет им глаза на человека, за которого они отдали замуж единственную кровинушку, объявит о том, что они два года назад стали бабушкой и дедушкой, вот только внука их она ни разу не держала на руках и даже описать не сумеет. Выдержит ли материнское сердце столь ядовитое признание? Не окажется ли правда убийственной? А поверят ли они ей вообще?

  Слава вернулся. Гладко выбритый, с мокрыми после душа волосами, в прежней одежде, состоящей из белой футболки и синих джинс. Яне стало неловко. Наверняка его раздражает её присутствие. Живя в этой квартире один, он, наверное, привык разгуливать после душа в чём-то более домашнем, свежем, комфортном.

  − Надеюсь, ты любишь яичницу и не имеешь ничего против пары скорлупок внутри. Потому что, признаться честно, никудышный из меня кулинар.

  Она заверила, что совершенно неголодна, и соскользнула с дивана, обеими руками держась за резинку сползающих штанов, пояс которых был чересчур велик для её тощих бёдер.

  − На двери ванной есть щеколда, если что, − предупредил Слава, принимаясь за приготовление завтрака.

  А девушка заперлась в уборной, прислонилась спиной к двери и постаралась не разреветься. Во что превратилась её жизнь? В какой момент что-то в спланированной, идеально выстроенной судьбе пошло не так? Она ведь была такой сильной, целеустремлённой, самоотверженной, неприятности обходили её стороной. А теперь всё иначе. Она слабая, беспомощная, потерянная. Ещё и бездомная, ну просто блеск!

  Сперва Яна умылась, тёплой водой делать это было гораздо приятнее. Затем взяла расческу и, не глядя в зеркало (оно пугало неизвестностью, не хотелось знать, во что на самом деле она превратилась), постаралась привести волосы в божеский вид. Пластмассовая штуковина с короткими зубьями плохо справлялась с запутанными прядями. Выдрав целый клок на затылке, девушка сдалась и решила испытать на прочность Славино гостеприимство, когда влезла под душ.

  Но нет, никакого настоятельного стука в дверь. И не было огромной чёрной тени за занавеской, надзирающей за каждым её движением. Впервые она позволила себе расслабиться, всецело отдаваясь целительным струям горячей воды.

  Заявленная яичница со скорлупками уже поджидала на столе, когда она, босая, розовощёкая, с полотенцем на голове и в хозяйской одежде, что болталась на ней, как спущенный парус на мачте корабля в безветренную погоду, вошла в кухню.

  Слава уступил ей место у окна, сам сел напротив.

  − А можно вопрос? - спросил он.

  Кивок свой Яна адресовала вилке.

  − Кем тебе приходится Александр? - продолжил он, запивая съедобное, но совершенно несолёное блюдо чаем. Яна обратила внимание на его кружку с фотографией девушки. Кудрявые волосы цвета молочного шоколада, улыбающееся лицо, открытое и очень светлое - писаная красавица. На обратной стороне была надпись, но прочесть удалось лишь последние буквы "...лю ...ою ...ёнку". Наверное, это его подружка. Она легко могла представить их вместе - ослепительно красивая пара.

  − Александр? Ммм, не знаю. А почему ты спрашиваешь?

  Он вышел из-за стола и через минуту вернулся с телефоном, протянул его ей и дал прочесть сообщение, полученное этой ночью. "В стенах Вашего дома девушке ничто не грозит... но вот Вы в смертельной опасности... О времени и месте нашей встречи я сообщу позднее... Я не могу отчётливо видеть детали происходящего... Приложите холод к ожогу".

  − Я понятия не имею, кто этот человек, − наконец, сумела выговорить Яна, чуть отойдя от потрясения. - О том, что случилось со мной, знает всего два человека, но ни один из них не мог бы написать такое, оба думают, что я мертва. Да и как вообще кто-то узнал, что ты меня спас?

  − Задаюсь теми же вопросами, всю голову сломал. И номер, с которого пришло сообщение, странный. Сплошные единицы, разве такое возможно?

  Она прокрутила на самый верх, чтобы посмотреть данные об отправителе и удивленно цокнула языком, заметив ту же нелепость. Абонент +71111111111.

  − А что за ожог? - полюбопытствовала девушка, возвращая аппарат законному владельцу.

  − Да ерунда, − он беспечно махнул рукой, и, приглядевшись, девушка увидела на внутренней стороне ладони красный бугорок воспалённой кожи.

  Ей не следовало этого делать по многим причинам. Открытая демонстрация способностей никогда не доводила до добра, её непохожесть на абсолютное большинство пугала людей, именно из-за магии она пострадала. Но было поздно. Она уже заключила его ладонь в объятия своих, закрыла глаза и представила, как перенимает его боль, как впускает её в себя и тут же исцеляется. Залечивать собственные раны ей не в новинку. За время, проведённое под одной крышей со свекровью, она многому научилась. Сращивать рёбра, останавливать кровотечение, унимать боль от ушибов, подавлять головокружение от полученных сотрясений, но ожоги были её коньком. Потому что их она получала постоянно, стоило лишь разгневаться, и огонь выходил из-под контроля.

  С чужими ранами бороться немногим сложнее. На краткий миг на кончиках пальцев вспыхнули ядовито красные язычки пламени и тут же исчезли. Она не могла сказать, видел их Слава или нет, но, едва открыв глаза, поспешила освободить его руку, на которой и следа не осталось от былой травмы.

  С минуту он так и эдак рассматривал ладонь, расставлял пальцы широко, сжимал в кулак и открывал рот, чтобы что-то сказать, выразить словесно своё изумление, которое читалось во взгляде.

  Яна уже пожалела о внезапном порыве.

  − Кто ты? Кто ты такая на самом деле?

  − Спасибо за яичницу, − девушка решила проигнорировать его вопрос, убрала за собой посуду в раковину, вытерла крошки со стола и направилась к двери, ругая себя за несдержанность.

  − Яна, − он нагнал её в коридоре и за плечо развернул лицом к себе, − ты хочешь уйти вот так? Босая, в моей одежде?

  − Я верну её, обещаю, − пробормотала девушка, потупив глаза. Её вдруг заинтересовал орнамент линолеума, коим был устлан пол в коридоре.

  − Ты же понимаешь, о чём я. На улице зима, двадцатиградусные морозы теперь норма. Позволь хотя бы отвезти тебя. Серьёзно, я не могу просто взять и отпустить тебя. Это как-то неправильно.

  Отвезти! Но куда? Она до сих пор не знала, что ждёт её за дверями этой квартиры.

  Он почувствовал её нерешительность и очень верно истолковал.

  − Тебе ведь некуда ехать, так?

  Молчание он не расценивал как ответ, но произнести вслух она ничего не могла. Ощущение бесконечно долгого падения на дно пропасти расползалось по венам. Она думала, что освободилась, когда проснулась утром, что сможет со всем справиться, что станет сама распоряжаться своей жизнью, что отстроит её заново, и не учла баснословного числа сложностей.

  − Оставайся, будь как дома, − парень радушно распростёр руки в стороны, обводя узкое пространство прихожей - жест, выражающий широту души и привитое с детства гостеприимство, − но ей от этого становилось лишь хуже. - Я здесь почти не бываю, возвращаюсь поздно вечером, так что мешать мы друг другу не будем. Ну же, скажи хоть что-то, а то в этих монологах я себя дураком чувствую.