– Вы, латиняне, называете нас, русинов, схизматиками за то, что мы следуем в вере и обрядах грекам. Своих язычников крестите так, что после вашего крещения остаются трупы и пепелища. Ты же пришел ко мне и просишь позволения крестить покорных мне язычников – не мечом, а словом. Так чего же, спрашиваю тебя снова, ты ждешь от меня?

– Каждый будет держать свой ответ в судный день. В моих руках нет меча.

Ирландец развел руки, показывая открытые ладони, на одной из которых блеснули бусины четок.

– Не хочешь ли ты сказать… – прищурился Владимир, – что не согласен с образом действий тевтонских братьев?

– В моей суме только книга, крест и немного еды…

– Как у Мейнарда.

Князь не пояснил, что хотел сказать этим именем. Гость ждал и, возможно, молился. Владимир пригладил короткую бороду и когда снова заговорил, в его бесстрастном голосе уже не было ни любопытства, ни раздражения:

– Я рад твоему прибытию. Любой христианин – желанный гость в моем доме. Ты можешь гостить у меня и священников моей земли, сколько пожелаешь, при условии, что не будешь проповедовать у нас свой обряд. Ты получишь все необходимое для твоего содержания. Когда отправишься в обратный путь, я дам тебе грамоты для королей твоей земли и скромный дар для твоей обители. Что касается твоей просьбы, я не могу позволить тебе идти к ятвягам, и пусть мой отказ не омрачит твоего сердца.

Ирландец сжал губы и поклонился. Владимир успел заметить, как холодно блеснули серые глаза, и подумал, что этот человек из упрямой породы людей, поступающих по-своему даже под страхом жестокой кары.

– Покажи мне свою книгу…

Патрик выпрямился, бережно извлек из сумы рукопись в переплете из темной кожи и, приблизившись, протянул правителю. Владимир неспешно развернул пергаменные листы в середине книги. Строки были написаны на латыни округлыми буквами. Пальцы перевернули несколько страниц. Глазам открылся волшебный лес миниатюр: лев, бык, крылатые существа – орел и ангел. Тонкие линии орнамента поднимались на полях, как болотный хмель обвивается вокруг ольхи, десятки раз переплетаясь друг с другом, образуя кольца, водовороты и линии пламени, прежде чем исчезнуть в пасти неожиданно выползшей откуда-то змеи или мифического зверя.

– Что в ней? – спросил князь.

– Четыре Евангелия, Псалтирь и некоторые пророческие книги.

– Мало червленого цвета… – подумал Владимир вслух, – много измарагда[20] и древесного. Золото, лазурь…

Патрик, разглядывавший вместе с князем листы рукописи, бросил короткий взгляд на его лицо и заметил, как оно преобразилось – как будто засветилось изнутри. Глаза Владимира жадно смотрели на миниатюры и незнакомые слова, словно душа его пила и не могла напиться. Князь бережно перевернул еще несколько страниц.

– Что написано здесь? – спросил он.

Патрик прочитал отрывок из псалма. Владимир закрыл книгу и одновременно – глаза. Прошептал что-то, перекрестился, поднял веки и развернул наугад пергаменные листы. Он подал книгу монаху, указав перстом на строки, и ирландец прочитал:

– Бог помазал меня благовествовать нищим, исцелять сокрушенных сердцем, возвестить пленным освобождение и слепым прозрение, возвестить год Господень благоприятный и день воздаяния Бога нашего, утешить плачущих…

– Читай дальше.

– …их назовут народом праведным, насаждением Господним во славу его, и застроят пустыни вечные, прежде запустевшие, возобновят разоренные города, запустевшие с древних родов…[21]

Владимир жестом прервал чтение.

– Возобновят разоренные города, запустевшие с древних родов… – повторил он, глядя в желто-зеленое окно, – мой человек отведет тебя и покажет, где ты сможешь передохнуть с дороги и подкрепить силы. Я еще подумаю над твоей просьбой.

Ирландец прижал книгу к груди и направился к выходу не поклонившись. Уже у двери князь окликнул его и спросил во второй раз:

– Ты же знаешь, какая дикая страна Ятвягия и какова была судьба проповедников, ходивших в те места. Ты не можешь творить чудеса, как тот древний Патрик, не обладаешь войском, как тевтонские братья. А если у тебя нет никакой силы, для чего идешь туда?

– Чтобы умереть там… – тихо, но твердо промолвил странник.

Владимир Василькович видел, что гость ответил искренне, приоткрыв этими словами некую личную тайну, о которой не говорил вслух.

Путника, много дней не евшего горячей еды, проводили в поварню и накормили кашей с пшеничными отрубями. Потом отвели в тесную избу. Внутри было прохладно, в ноздри била древесная сырость, слабый сумрачный свет проникал через узкое оконце. В углу стояла маленькая глиняная печь. В щели меж рассохшимися бревнами копошилась мышь. Значит, крыс не было. Как же здесь было хорошо! Присев, Патрик понял, как сильно устал. Княжий холоп растопил огонь и принес рогожу, чтобы было, чем укрыться ночью.

Глаза привыкли к полумраку. Патрик увидел на стене против печи, выше освещенного дрожащего пятна, полку. Он положил на нее суму с книгой, снял плащ, власяницу и долго держал над дымом. Обкурив ризы, он опять оделся и препоясался, нащупав пальцами зашитые в пояс монеты. Потом опустился на колени, вспомнил, что оставил четки в суме, но уже не стал подниматься, сложил руки в замок и, положив локти на скамью, начал негромким и ровным голосом произносить молитвы на латыни, отшлифованные за многие столетия христианства до совершенства. Потом умолк. И вдруг заговорил на родном ирландском:

– Господи, знаю, что согрешил. Но кому мне здесь исповедоваться? Я обманул князя, но слова, которые я прочел, были на соседней странице. Я решил, что Ты так устроил. У меня не было времени подумать. Как еще я мог убедить его? Иначе для чего я проделал этот путь? Разве не в том была Твоя воля? Как мне узнать, Господи? Как же просто все было бы, если бы Ты не молчал! Я делал бы все по Твоему слову, и душа моя была бы спокойна. Знаю, знаю, что не могу слышать Твоего голоса только по моей немощи. Ибо голос Твой опалит, и вид Твой испепелит. Только такие святые, как Патрик, могут без ущерба для себя общаться с небесными силами. Но ведь он и так был святой. Ему легче было понять, чего Ты хочешь. А мне как быть? Господи! Ведь мне, грешному, помощь нужна больше. О, если бы мог я, как святой Патрик, видеть своего ангела! А он направлял бы меня… Он ведь здесь? Сидит рядом – крылья приподняты, взор ясен, одежды белы, как снег…

Рука дотронулась до темной пустоты. Пламя в печи слабо потрескивало, проживая короткую жизнь. Донеслось шуршание дождя.

– Знаю, что дело во мне. Если бы я постился чаще, молился сильнее, удерживал сердце от недобрых помыслов, не завидовал бы, не гордился, не обманывал… не обманывал.

Монах горько вздохнул.

– Разве не в том была Твоя воля? – повторил он с чувством. – Иначе зачем, зачем из ночи в ночь мне снится тот день в городе Рига? Зачем архиепископ Альберт является мне и повторяет одни и те же слова, которые сказал двадцать четыре года назад: «Это целый мир, и ты спасешь его». Я ведь тогда немало потрудился, ходя по Литве и Налынанам, обращая язычников во времена короля Миндовга. Но в Ятвягии шла война, и я убоялся туда идти. И вот – я пришел опять. И я все так же боюсь, Господи! Но я пришел. А если я напрасно обманул русского князя, сам наложи на меня епитимью, какую хочешь, и я смиренно приму все, что случится со мной в последующие дни. Лишь бы свершилась воля Твоя, какой бы она ни была.

Патрик умолк и ясно различил частые равномерные постукивания по древесной кровле. Дождь напомнил монаху о родном острове. Он лег на скамью, закрыл глаза и прежде, чем уснул, прошептал на родном языке:

– Я возложу в эту ночь тело и душу мои на Твой алтарь, милосердный Отче, царь небес. Я возложу в эту ночь тело и душу мои на Твой алтарь, Иисусе Христе, победивший смерть. Я возложу в эту ночь тело и душу мои на Твой алтарь, Дух совершенной истины. Вы сохраните меня от зла в эту ночь. Троица меня защитит, Троица меня оправдает, Троица будет хранить меня этой ночью и всегда…[22]