Всю ночь корабли плыли, не подходя к берегу. Утром сильный западный ветер натянул парус, предоставив гребцам долгожданный отдых. Патрик почти не спал, утешая пленных, читая над ними молитвы на латыни и благословляя их поднятым высоко необычным крестом. Кормчий поначалу злился на чужеземца за его старания, но потом сообразил, что это даже к лучшему. Никто из пленников не бился в рыданиях, не нападал в отчаянии на охранников, не прыгал в воду.
Где-то пополудни корабли с плотами пристали к берегу и простояли до вечера.
– Что случилось? – спросил Патрик одного из корабельщиков.
Тот что-то буркнул вместо ответа и отошел в сторону, но другой ответил:
– Быстро плыли. До Дорогичина осталось два поприща.
– И что же с того?
– Кормчий хочет пройти мимо Дорогичина ночью.
– Разве этот город не во власти Владимира? – удивился Патрик.
– Нет, это город Льва. Кто ведает, что придет его людям в голову? Вдруг захотят осмотреть или задержать нас.
– Я думал, владения Льва далеко в горах.
– Лев владеет тем, чем владел его отец Даниил, а Владимир – тем, чем владел его отец, Василько, брат Даниила. А Дорогичиным прежде владели Божии дворяне[46]. Их изгнал из этой земли Даниил, поэтому и город был его, а теперь – Льва, хоть и далеко от его владений. И застава[47] там его сидит. А люди его делают, что хотят.
Патрик со Стегинтом переглянулись.
В третий день корабль достиг Берестья, причалив к рыночной пристани, которую так хорошо помнил Стегинт. Деревья в окрестностях города начали желтеть, роняя на воду первые листья.
На княжьем дворе один из слуг узнал Патрика и предложил путникам пройти в поварню.
– Иди, – сказал Патрик Стегинту, – а я буду ждать князя, чтобы не пропустить его.
– Я принесу тебе чего-нибудь, – сказал Стегинт.
Его не первый раз удивляло равнодушие, с которым Патрик относился к еде. Поначалу Стегинт находил этому разные объяснения. Патрик – старик, и ему не надо много есть. Патрик и сам по себе не худой, и значит, дольше может терпеть голод. Под многочисленными складками своей одежды Патрик прячет еду, которую тайно ест, – поэтому, догадался ятвяг, христианские вайделоты и носят такую просторную одежду. Но со временем Стегинт стал осознавать, что все эти объяснения ошибочны, и голод, который испытывает этот иноземец, такой же настоящий, как и у него. По мере этого осознания Стегинт поневоле стал проникаться уважением к выдержке иноплеменника. В его душе зародилась даже зависть. Ему хотелось выглядеть таким же мужественно-равнодушным к голоду. Но когда голод наступал, он оказывался сильнее зависти.
Отпустив послушника и оставшись в одиночестве, Патрик, мало спавший две ночи, без сил опустился на чурбан, стоявший около крыльца княжеского терема. Кожа на его лице обвисла, волосы были взлохмачены. Он хотел как можно скорее увидеть Владимира. Чтобы успокоиться и сосредоточиться, он достал из сумы бусины четок, насадил на нить пять из восьми, завязал узел и начал перебирать их, закрыв глаза и читая молитву. Когда открывал глаза, взгляд цеплялся о синюю бусину. «Значит, у Льва есть владение близко к Пултуску. И корабли, вышедшие из Берестья, прошли через владение Льва, мимо его города…»
Погруженный в мысли ирландец не сразу заметил, как на крыльце появился князь.
– Ты быстро вернулся! – громко и приветливо сказал Владимир.
– Я поспешил назад, как только узнал, что ты начал войну, – поднялся Патрик, – я думал, ты послал меня узнать вину Конрада.
– Так и есть.
– Тогда зачем ты навел полки на Мазовию прежде моего возвращения?
– Разве русский князь должен держать ответ перед латинским монахом?
– Нет. Но и простые люди вправе надеяться, что князья будут поступать по правде.
Лицо князя помрачнело. Слуги, ходившие по двору, куда-то исчезли.
– Иди за мной, – сказал Владимир и удалился в терем.
Патрик поднялся на крыльцо и, миновав стражей, вошел в тронную залу, но здесь никого не оказалось. Косые желтовато-зеленые лучи падали на пол. За троном Патрик заметил низкий дверной проем. Дверь была приоткрыта. Ирландец прошел внутрь.
– Закрой за собой, – раздался голос князя.
Это помещение было просторнее. Окна под самой кровлей освещали внутреннее пространство неравномерно. Больше всего света падало на круглый стол, стоявший в середине и окруженный несколькими креслами. Владимир сидел вполоборота к гостю. У стены стоял низкий дубовый шкаф, в котором лежало примерно три десятка книг. Если бы не усталость, Патрик, наверно, оторопел бы от такого богатства. Книги не были прикованы цепями, как в монастырях.
– Князь, Конрад не виноват…
Владимир поднял руку, обрывая гостя.
– Возьми книгу. Любую.
Патрик выполнил волю князя.
– Открой ее…
Старый переплет заскрипел, как снег под ногами. Взору гостя предстали червленые буквицы, похожие на зверей. Линии переплетались луковичными изгибами. Патрик попытался прочесть слова.
– Не понимаю, что здесь написано.
– Это славянские буквы, – сказал Владимир, – их придумали наши апостолы – Кирилл и Мефодий. Нашлись хулители, которые сказали, что не следует иметь своих букв другим народам, кроме евреев, греков и латинян, потому что на этих языках были надписи на кресте Господнем. Услышав это, Римский Папа осудил хулящих славянские книги и сказал: «Да исполнится слово писания – пусть восхвалят Бога все народы». Вот здесь мое княжество. Когда-нибудь я умру. Мои города и угодья примет новый владелец. Но это я унесу с собой. Похожая зала есть в другом моем городе – Любомле. Здесь и там я принимаю князей. И тебя вот.
Патрик тряхнул головой, словно отгоняя дремотное наваждение, закрыл книгу и почувствовал запах пыли.
– Конрад не виновен, – повторил Патрик.
– Я знаю.
– Как? – Патрик выпучил глаза и раздул ноздри, готовый возненавидеть русского князя.
– Присядь, – сказал Владимир, – я прошу тебя, святой отец, сядь.
Патрик сел. Владимир кивнул.
– Когда ты убыл с моими послами к Конраду, ко мне прибыли послы Болеслава Стыдливого, старого князя Кракова и Сандомира. Болеслав велел передать мне: «Напрасно Конрад отпирается перед тобой. Это он приказал перебить твоих людей! Он возложил на тебя большой позор перед всеми! Отомсти Конраду! Смой с себя этот позор!» Тогда я призвал своих воевод – Василько Слонимского, Желислава и Дуная и приказал им вступить в пределы Мазовецкого княжества. Три дня назад вернулись мои следопыты, которых я послал к Пултуску. Они нашли след убийц, ведущий на восток вдоль Буга и потом теряющийся в глубинах леса. Только тогда я понял, что это не Конрад.
– Тогда останови войну.
– Вчера я послал гонцов к моим воеводам.
– Ты понял, что Конрад не виновен три дня назад, но послал гонцов только вчера?
– Ты храбр, Патрик. Я видел не так много священников, которые разговаривали с князьями так же бесстрашно. Я не потерпел бы таких речей от монаха при моих подданных, но раз мы одни, я отвечу тебе, как перед Богом. Думаешь, я люблю войну? Нет. Меня все чаще называют книжником, как бы в укор, с усмешкой, словно намекают, что князь должен быть воином. В последние годы я редко хожу впереди войска. Посылаю воевод. Я не боязливый – повоевал в молодости. Война не радует меня. Боль, смерть, бабий вопль, детский плач. Что смысла в том, что я пролью чью-то кровь собственной рукой? Никогда еще на Руси не было столько храбрых князей, как в наш век. Мой отец Василько и его брат Даниил сражались впереди всех, так что венгры, чехи и лехиты дивились их отваге. Мой тесть, брянский князь Роман, отдавая за меня дочь, узнал, что на его землю напали литовцы. Он вышел с дружиной, сразился с ними, победил, и хотя сам был ранен, вернулся и продолжил веселье. Александр Суздальский[48] прославил свое имя, когда победил шведов на берегу Невы и Божьих дворян на льду озера. Его сын, Дмитрий[49], не менее храбрый воин. По всем землям идет молва о подвигах Довмонта Псковского[50]. Мой брат Лев – двуличный хитрец, но никто не посмеет оспаривать его мужество. И вот посуди, столько отважных князей, и никогда еще Русь не была так слаба. Что смысла в храбрости и силе князей, если Бог не с нами? Я хочу поднять свои города не силой мышцы, но мудрым правлением. Хочу строить города, крепости, храмы. Судить честно. Дань взимать милосердно. Но бывают испытания, когда князь должен поднять рать, каким бы миролюбивым он ни был. Я не знал, виновен ли Конрад. Но все вокруг уверены, что Конрад опозорил меня. Значит, я должен был наказать Конрада. Иначе все подумали бы, что я слаб. А враги люты, смотрят и ждут моей слабости. И если они увидят, что я слаб, они налетят, как вороны, и не пожалеют мой народ. Понимаешь?
