Что было бы с нами, откажись Греция переходить на евро в 2000 году? За первые восемь лет существования общей европейской валюты наши государственный и частный сектор заимствовали бы крошечную сумму у французских и немецких банков, а те проявляли бы бдительность, кредитуя страну с дефицитом бюджета, страну, чья валюта постоянно слабеет. В результате в период с 2000 по 2008 год Греция развивалась бы черепашьими темпами, особенно в сравнении с тем бумом, который мы фактически пережили. Когда в 2008 году разразился кредитный кризис, Греция столкнулась бы с небольшой, короткой, незначительной рецессией, подобно Румынии или Болгарии. Такая же коррумпированная и неэффективная, как всегда, Греция поживала бы себе, как в 1950-х и 1960-х годах, даже без намеков на тот гуманитарный кризис, в котором она вынуждена барахтаться ныне. Прогрессисты, уставшие от болезней и пороков нашего общества, продолжали бы митинговать на площади Синтагма, и никто за пределами страны не обращал бы на них внимания, а заголовки мировых СМИ не пестрели бы броскими фразами насчет «Новой греческой трагедии», «Греции как угрозы мировым финансам» и т. п. И, конечно, эта книга никогда не увидела бы свет.

Человеку свойственно ошибаться, как принято говорить, но чтобы провалиться максимально громко и с немалыми человеческими потерями, нам понадобился, похоже, самый крупный экономический проект Европы – евро. Греция стала этакой канарейкой в угольной шахте еврозоны, гибель этой птицы должна была послужить предупреждением о смертоносном финансовом газе в денежной системе континента. Вместо того в 2010 году небольшая, слабая и расточительная Греция сделалась козлом отпущения для Европы и ее банков. Греков принудили к заимствованию немыслимых сумм ради французских и немецких банков, заставили вести скорбную жизнь в постмодернистском работном доме, дабы иностранные парламенты не узнали всей подноготной грязной сделки, а также обвинили во всех смертных грехах. Однако в те долгие и славные ночи на площади Синтагма европейский истеблишмент утратил контроль за развитием игры в виноватых. Молодая женщина, та самая, что провозгласила свое право ставить под сомнение авторитеты этим коротким вопросом: «А кем мне надо быть?», олицетворяет собой поворотный момент истории. Да, наше общество поражено обилием злокачественных новообразований, но нет, жестокое и несправедливое наказание нельзя признать обоснованным. Мы не согласны с ним мириться.

Екатерина Великая однажды обронила, что, коль уж не можешь быть хорошим примером, тогда просто будь жутким предупреждением[40]. Греция своей участью действительно предостерегла все прочие отстающие в развитии европейские страны: железная клетка из прутьев долга и аскетизма уготована жертвам финансовых принципов, соблюдать которые в кризис оказалось невозможным. Но молодая женщина с площади Синтагма, бездомный переводчик Ламброс, миллионы других людей, готовых затянуть пояса, однако не желающих тонуть в бездонной пучине греческого долга, полны решимости показать остальной Европе, что существуют гуманные альтернативы, что бедствия Европы, пускай суровые, не должны перерастать в трагедию, что наши судьбы по-прежнему в наших руках.

После жестокого изгнания демонстрантов с площади Синтагма греческий летний зной стал собирать свою жатву, и демонстранты на площадь уже не вернулись. Вместо того они растворились в греческом обществе, где принялись распространять свои воззрения, дожидаясь, пока случится следующий пожар. В этот миг дух Синтагмы трансформируется в несокрушимое политическое движение, которое через урны для голосования создаст новое правительство, чьей простой задачей будет ликвидировать Подкормистан и разрушить тюремные стены. На ожидание ушло четыре года упорного труда.

«Как лук, напрягают язык свой»[41]

Он вернулся домой рано утром в воскресенье. Усталый донельзя. Мы с Данаей уже легли, но еще не спали, дожидаясь успокоительного стука входной двери. Семнадцатилетний сын Данаи недавно ощутил себя взрослым и теперь предавался типичному поведению афинских подростков субботними вечерами: бродить с друзьями по улицам до поздней ночи, обсуждая все на свете, засиживаться в кафешках района Псири, в двух шагах от древней агоры. Афины – самый безопасный из городов мира, а в Псири и того безопаснее, но, как все родители на свете, мы облегченно вздохнули, когда хлопнула входная дверь.

В ту же ночь, едва я, как мне показалось, заснул, зазвонил домашний телефон. Привыкший ассоциировать ночные звонки с болезнями близких, я вскочил с постели и опрометью кинулся в гостиную.

– Господин Варуфакис? – поинтересовался до отвращения приторный мужской голос.

– Да, – прохрипел я сонно. – Кто это?

– Мы очень рады, что ваш мальчик вернулся домой, – продолжал мужчина. – Похоже, он отлично провел время в Псири. Потом двинулся по улице Метрополис, обошел Адрианову дорогу и добрался до дома по улице Байрона.

По позвоночнику пробежал холодок. Я завопил в трубку:

– Кто это, черт возьми? Что вам нужно?

Тон мужчины сделался ледяным.

– Господин Варуфакис, вы сделали большую ошибку, привлекая внимание к ряду банков в своих статьях. Если хотите, чтобы ваш мальчик и впредь возвращался домой целым и невредимым каждую субботу, прекратите так себя вести. Существуют более интересные темы, которые заслуживают вашего анализа. Спокойной ночи.

Мой величайший страх материализовался.

Стоял ноябрь 2011 года, второй пакет финансовой помощи Греции уже выделили. Если суть первого пакета сводилась к тому, чтобы заставить беднейших европейцев (в первую очередь греческих пенсионеров и работников с низким доходом) оплатить расходы иностранных (прежде всего французских и немецких) банков, то второй пакет был ориентирован на греческих банкиров: им списали до 32,8 миллиарда евро, а еще они должны были получить более 41 миллиарда евро в качестве компенсации через греческих налогоплательщиков, которые брали в долг у налогоплательщиков остальной Европы. Греческие банкиры поставили на карту буквально все, чтобы добиться этого диковинного трансфера.

Их озабоченность вызывали два обстоятельства. Во-первых, греческий парламент фактически перестал быть единым и дееспособным, а потому банкиры опасались, что политический процесс в стране остановится прежде, чем они успеют получить свои деньги. Во-вторых, Европейский центральный банк, который не желал отстраненно наблюдать за махинациями финансистов и старался показать, что он, так сказать, держит руку на пульсе, требовал, чтобы банки нарастили собственный капитал до того, как им поступят государственные субсидии. Но откуда было взяться приросту капитала, если банки, подобно самому государству, благополучно обанкротились? Ни один здравомыслящий инвестор не станет вкладывать деньги в несуществующий банк.

Оценить изобретательность греческих банкиров в решении этой проблемы поможет анекдот, который мне когда-то рассказали в дублинском пабе и в котором действуют двое предприимчивых пьянчуг.

Арт и Конн, герои анекдота, сошлись на том, что нужно что-то сделать, чтобы вырваться из нищеты. Они уговорили Олкана, владельца местного паба, одолжить им бочонок виски. План состоял в том, чтобы отнести бочонок в соседний город, где на днях затевали праздник, и там продавать виски по стаканчику. Приятели отправились в путь, катя бочонок по дороге, и уселись передохнуть под большим дубом. Арт пошарил в карманах, отыскал шиллинг, обрадовался и спрашивает:

– Эй, Конн, если я дам тебе шиллинг, ты нальешь мне стаканчик виски?

– А то, – отвечает он и забирает у Арта шиллинг.

Через минуту до Конна доходит, что теперь и у него есть шиллинг; он поворачивается к приятелю и говорит:

– Арт, что скажешь? Если я дам тебе шиллинг, мне тоже стаканчик перепадет?