– Не понял! Ты учить меня вздумал?! – Губернатор перешел на крик. – Что тебе для этого нужно?! Флот поднять?! Вертолетную группу?!
Он блефовал. Ничего, кроме МВД, Политик лично не мог использовать. Даже полицейские подразделения – и то с большими оговорками.
– Что?! Ну?! Говори! Не можешь, так и скажи! Мне некогда! И на мобилу мне больше не звони…
Связь прервалась. Михалыч сразу же повторил вызов.
– Слушаю, Безгодов…
– Мы не закончили.
– Кто это?
Голос дрожал у Политика. Он не узнавал больше Тюменцева.
– Кто говорит?!
– Я.
– Но кто ты?
– Я ржавый гвоздь в твоей жопе…
Михалыч нажал кнопку отбоя. До Безгодова теперь дошло, что оба раза звонил не Тюменцев. Сейчас он свяжется с ним и будет взахлеб обсуждать проблему.
Михалыч положил телефон на скамью. Казалось, прошла целая вечность, как он покинул поселок. Автомашина не должна стоять без действия. За нее уплачено. Поэтому вперед – ко вчерашнему дню! Может, друзей детства даже удастся застать у пивнушки.
Бомжеватого вида мужик остановился напротив, косясь в сторону телефона, и Михалыча клюнула вдруг идея – подняться и тут же уйти. Слишком уж быстро определился Тюменцев с речной гостиницей.
Михалыч поднялся и двинул тихонько к парковке. Сел в машину и уставился в сторону набережной. Мобильник сиротливо лежал на скамье. Бомж крутанул головой туда-сюда, цоп мобилу – и в пакет.
Он поравнялся с машиной Михалыча и съежился, оглядываясь: позади у него скрипнули шины, встала машина, выскочили мужики – среди них находился теперь Тюменцев.
Бомжа повалили на асфальт, руки завели за спину и надели браслету. Из пакета посыпалось содержимое.
Бомж слабо сопротивлялся. Что вам надо? Отстаньте… Я никому не должен…
Один из мужчин, молодой, схватил телефон – и к задержанному:
– Где ты взял его?! Говори?! Мне некогда ждать, пока ты разинешь свой рот! Где?!
Несчастный бомж махнул головой в сторону набережной.
– Выходит, мы в первый раз не ошиблись. В машину!
Бомжа, словно куклу, пихнули в машину, сели сами, и местность опять опустела.
Михалыч торжествовал. Телефон-то краплёный. Ну, напарник.
Выехав с площадки, он повернул на Миллионную, а оттуда – прямиком на мост через реку. Мысли скакали с пятого на десятое… Не делайте из ребенка кумира: когда он вырастет – потребует жертв… Он вырос и теперь мечет икру. Нет прекрасней рыбной ловли во время икромета, хотя это и запрещено законом.
Михалыч включил приемник, услышал мужской голос. Раньше он его уже слушал, а голос между тем продолжал:
– … Причина пожара – нерадивость хозяев. В огне погибли хозяйка и сын, прибывший со службы в отпуск… В управлении внутренних дел имеется все необходимое для борьбы с преступным элементом, в том числе служебно-розыскные собаки. Эти животные подготовлены и хорошо себя зарекомендовали. Они способны думать, размышлять и мыслить…
Он так и сказал, отчего Михалыч едва не выпал из машины: думать, размышлять и мыслить! Именно так! Могучий вывод…
– Благодарю слушателей за внимание, – сказал женский голос, – а также исполняющего обязанности начальника областного УМВД подполковника Тюменцева, любезно согласившегося дать нам интервью о состоянии преступности и пожарной безопасности в нашем регионе…
Михалыч прибавил оборотов. Слова Тюменцева звенели в голове. Сгорел дом… В огне погибли хозяйка и сын, прибывший со службы в отпуск… Выходит, интервью было записано не так давно.
Машина проскочила мост и, засвистев шинами, повернула направо. Наконец между сосен показался поселок. Михалыч повернул на перекрестке в улицу: от прежнего дома осталась лишь печь с высокой печной трубой. В городьбе вместо дома зиял теперь страшный проем. От пожарища шел местами дымок.
Тюменцев, давая интервью, имел в виду дом матери. Ему безразлична хозяйка, как безразличен и сын. Он считал, что в огне погибли оба. Неужели мать погибла в огненном смерче, ночью, сонная. Может, она потеряла сознание и не мучилась. А если нет? Она металась в стенах, и никто не пришел ей на помощь.
Михалыч, давясь слезами, включил передачу, переехал на соседнюю улицу к тетке Матрене. На встречу выбежал материн Тузик, с опаленной шерстью на морде. Собака виляла хвостом, нюхала брюки и фыркала.
– Толенька-а-а!..
Открылись воротца. Мать выбежала в шерстяных носках, обняла Кожемяку. – Сожгли меня, Толенька…
– Не плачь, мама, – Михалыч ухватил тощее тело. – Дом новый купим. Или срубим… Главное, ты жива…
– Какой мне дом теперь! Я не могу больше строить. Они подперли дверь и подожгли. Думали, одинокая старуха не выскочит. А я не спала из-за астмы.
– Как же ты?
– Слышу, щелкает за дверью, шипит, а открыть не могу. Оделась. Плеснула из бака на себя воды, топор в руки – и к раме. Еле выскочила…
Мать заплакала.
– Садись, – велел сын. – Сейчас же уезжаем.
– Да ты что! Куда я с тобой! А здесь глава обещал. Комнатку… Как сгоревшей…
– Глава?
– Они думали обоих сжечь, а получилось, что ты уехал. Бог отвел…
– Иванов не зря вчера приходил…
– Его я не видела пока что. Вообще никого из полиции не было – одни пожарники. Сказали, полиции делать нечего на пожарах. Выскочила – и будь рада…
В воротах показалась тетка Матрена. Лицо припухло от слез.
– Сидим, плачем вдвоем…
Она прижалась к Михалычу.
– Собирайся, – сказал тот, отвернувшись к реке.
Но мать стояла на своем. Не поеду… Ты будешь гоняться, а я трястись по ночам. Здесь тем более вся родня у меня.
– А разве я тебе не родня?
– Ты приедешь, навестишь когда. Они – нет…
Мать обернулась к тополям, раскинула руки. Она никуда не поедет, потому что здесь вся ее жизнь. Тем более что обещали дать… Завтра… Начальство…
– Оставайся… Я к Иванову.
– Ищут, говорят, какого-то шпиона. Лешим прикидывается, людей в лес заманивает.
– Чушь…
– Как же ты, сынок? На машине…
– Приходится…
– Потихоньку бы ты. С богом. Как-нибудь…
Она крестила Михалыча со спины – тот видел боковым зрением.
В дежурной части, несмотря на поздний час, сидели пятеро полицейских. Заметив Кожемякина, они вытянулись и отдали честь. Михалыч проскочил мимо, едва ответив на приветствие.
Иванов был у себя в кабинете, говорил по телефону. Увидев полковника, он встал из-за стола и, не прекращая разговора, протянул руку, поздоровался, указал на стул. Михалыч садиться не стал, подошел к окну. Потолок и стены в кабинете выбелены известкой. Пыли здесь будет много, если начнут стрелять. За пазухой висел «горбатый». Если что, ребята лягут под огнем героями – это уж точно. А полковник станет преступником, изгоем. Но сдаваться он не намерен.
Иванов присел, опустил голову. Михалыч прижался задом к подоконнику.
– Горим… – Иванов поднял голову. – Женщина, у которой вы ночевали…
– Это мать моя.
– Серьезно?
Глаза у Иванова метнулись к двери. Он мог совершить непоправимое.
– Даже не думай. – Михалыч шевельнулся. – Ляжет вся бригада. – Он вынул из-за пазухи «горбатого» и осторожно, будто тот был хрустальный, положил на подоконник. – А теперь слушай. Я не тот, за кого ты меня принимаешь. И сейчас я тебе докажу. Вот моё настоящее удостоверение.
Вынув из кармана красную корку, Михалыч положил ее на стол. Иванов протянул руку, открыл. И что? Полковник Кожемякин… МВД Российской Федерации…
– А теперь позвони и спроси, как здоровье Сергея Абрамыча? Последнее слово произнеси именно так, как я тебе его произнес. Включи громкую связь…
Михалыч диктовал цифры, оперативник жал кнопки. Пальцы у него торопились.
– Слушаю, – раздалось в кабинете.
– Как здоровье Сергея Абрамыча?
– Идет на поправку…
– Могу я доверять полковнику Кожемякину? Я местный опер. Звоню по его просьбе…
– Что с ним? Ему нужна помощь? Вы можете его пригласить?
Оперативник протянул Михалычу трубку.
– Слушаю, Кожемякин…
– Приветствую, полковник. Что известно ему о тебе?
