Уровень несоответствия готовности Кеннеди к переговорам с Хрущевым по ракетно-ядерному вопросу и правил политической игры того времени можно проиллюстрировать на моем собственном опыте. В мае 1963 г. я написал статью о папе Иоанне XXIII и его энциклике «Мир на Земле» (Pacem in Terris). Она был опубликована Дороти Дэй в ее радикальной пацифистской газете Catholic Worker. В статье говорилось, что в соответствии с развиваемой папой Иоанном XXIII темой укрепления взаимного доверия, как основы для мира, Соединенным Штатам следует разрешить Карибский ракетный кризис с Советским Союзом путем переговоров о взаимной ликвидации ракетных баз. Ни Дороти Дэй, ни я не знали, что наша политически неприемлемая точка зрения совпала с тем обязательством, которое взял на себя президент Кеннеди в разгар этого кризиса, невзирая на высокую политическую цену, и фактически выполнил его в условиях строгой секретности совместными усилиями с Никитой Хрущевым{123}.

Как близко Соединенные Штаты и Советский Союз подошли к ядерному холокосту?

С точки зрения Объединенного комитета начальников штабов, недостаточно близко. Единственная реальная опасность, по их мнению, была связана с отказом президента от нанесения удара по русским на Кубе.

На встрече президента с начальниками штабов 19 октября, когда генерал Лемей отстаивал необходимость неожиданного удара по русским ракетам, президент Кеннеди скептически спросил: «Как вы думаете, каким будет их ответ?»

Лемей сказал, что никакого ответа не будет, если Кеннеди предупредит Хрущева, что готов воевать и в Берлине.

После того, как адмирал Джордж Андерсон высказал ту же точку зрения, Кеннеди резко ответил: «Они не могут позволить нам просто взять и уничтожить, после всех их заявлений, уничтожить их ракеты, перебить кучу русских, и ничего… ничего не сделать в ответ»{124}.

После встречи президент пересказал этот разговор своему помощнику Дейву Пауэрсу: «Можете ли вы представить себе, что Лемей сказал такое? У всей этой военной верхушки есть один большой плюс. Если мы послушаемся и сделаем то, что они от нас хотят, никого из нас не останется в живых, чтобы сказать им о том, что они были неправы»{125}.

Разговаривая со своим другом Джоном Кеннетом Гэлбрейтом осенью того же года, Кеннеди снова гневно высказался о безрассудном давлении на него советников, как военных, так и гражданских, в вопросе бомбардировки кубинских пусковых установок. «У меня никогда не было ни малейшего намерения так поступить», – заявил президент{126}.

Спустя 30 лет после кризиса министр обороны правительства Кеннеди Роберт Макнамара удивился, узнав из статьи, вышедшей в одном российском издании в ноябре 1992 г., что в разгар кризиса советские войска на Кубе обладали в общей сложности 162 ядерными боезарядами. В ней сообщалось и о еще более стратегически важном факте, о котором тогда не знали Соединенные Штаты, что ракеты находились в состоянии полной боевой готовности. За день до того, как был сбит U-2, 26 октября 1962 г., ядерные ракеты на Кубе были готовы к запуску. В свете такого открытия Макнамара написал в своих мемуарах:

«Со всей очевидностью существовал большой риск того, что перед лицом атаки со стороны Соединенных Штатов, которую, как я говорил, многие в правительстве США, как военные, так и гражданские, были готовы рекомендовать президенту Кеннеди, советские войска на Кубе решат использовать свое ядерное оружие, а не просто лишиться его.

Нам даже не надо пытаться представить, что произошло бы в этом случае. Можно дать абсолютно точный прогноз результатов таких действий… Чем бы это закончилось? Полной катастрофой»{127}.

В кульминационные моменты холодной войны сопротивление Джона Кеннеди давлению сторонников нанесения первого удара в сочетании с сообразительностью и готовностью к уступкам Никиты Хрущева спасло жизни миллионов людей, а возможно и существование самой планеты.

Однако в те дни, когда компромисс считался изменой, американские военачальники не были удовлетворены тем, как урегулировали кризис Кеннеди и Хрущев. Объединенный комитет начальников штабов был возмущен отказом Кеннеди от нападения на Кубу и его известными уступками Хрущеву. Макнамара вспоминал, как откровенно выражали свои чувства генералы: «После того, как Хрущев согласился вывести ракеты, президент Кеннеди пригласил начальников штабов в Белый дом, чтобы поблагодарить их за поддержку во время кризиса, и там произошла одна ужасная сцена. Лемей вышел, сказав: “Мы проиграли! Мы просто обязаны сегодня же войти туда и выбить их!”»{128}

Роберт Кеннеди тоже был поражен гневными нападками начальников штабов на президента. «Реакция адмирала [Джорджа] Андерсона на новости, – отмечает он, – была такой: “Нас поимели”»{129}.

«Военные безумны, – сказал президент Кеннеди Артуру Шлезингеру. – Они хотели это сделать»{130}. Однако, как бы не злились военачальники на Кеннеди за урегулирование ядерного кризиса, через год их гнев будет еще сильнее. Они станут свидетелями того, как «президент холодной войны» не только откажется от первого удара, но и решительно возьмет курс на примирение с врагом.

Утром в воскресенье 28 октября после того, как Кеннеди и Хрущев согласились взаимно отозвать свои самые грозные ракеты, Джон Кеннеди отправился на мессу по случаю Дня благодарения в Вашингтон. Когда они с Дейвом Пауэрсом садились в служебный автомобиль, Кеннеди посмотрел на Пауэрса и сказал: «Дейв, сегодня у нас есть еще один повод помолиться»{131}.

В Гефсиманском аббатстве ответ Томаса Мертона на разрешение Карибского кризиса также выразился в благодарственной молитве. Он написал Даниэлю Берригану: «Что касается Кубы, слава Богу, на этот раз мы избежали последствий нашей собственной глупости. Мы успешно попадаем в позиции, где нужно “нажимать кнопку” и т. п. Я все больше осознаю, что весь этот военный вопрос – девять десятых нашей собственной сфабрикованной иллюзии… Я думаю, что Кеннеди хватает здравого смысла, чтобы избежать наихудших неправедных деяний, он действует так, будто знает, что надо делать. Но, похоже, мало кто еще это понимает»{132}.

Что касается урегулирования президентом кризиса, Мертон написал Этте Гуллик в Англию: «Конечно, обстоятельства были такими, какими были, у Кеннеди практически отсутствовали альтернативы. Я же возражаю против того, чтобы обстоятельства были такими, как результат глупости и близорукости политиков, у которых нет как таковых политических взглядов»{133}.

В письме Этель Кеннеди он продолжил эту мысль: «Кубинское дело было крайне опасным, но в таких обстоятельствах, я думаю, Джон Кеннеди справился с этим очень хорошо. Я говорю об обстоятельствах, потому что только мимолетный взгляд на эту ситуацию доставляет радость. Это был кризис, нужно было что-то делать, и выбор был лишь из нескольких зол. Он выбрал наименьшее из зол, и это сработало. В целом все это продолжает оставаться гадким»{134}.

Днем в воскресенье 28 октября, после разрешения кризиса, Роберт Кеннеди вернулся в Белый дом и долго беседовал с президентом. Когда Роберт собрался уходить, Джон сказал, намекая на смерть Авраама Линкольна: «Этим вечером мне нужно пойти в театр». Его брат ответил: «Если пойдешь ты, пойду с тобой и я»{135}. Прошло не так много времени, прежде чем это случилось с обоими.