Но самые активные со временем нашли дело покруче. Толчком послужило банкротство государственной автобусной компании. Правительство попыталось заполнить брешь и на время полностью сняло пошлины на импорт пассажирского автотранспорта. На перспективный рынок ринулись частники, а к ним тут же пристроились ловкие «сигаретные мальчики».
Поначалу они были согласны на роль обычных кондукторов, но вскоре жаждущая действий натура взяла свое. На остановках ребята выскакивали из салона, не жалея легких оповещали окрестности о маршруте следования, оглушительно и безостановочно зазывали, а то и втаскивали в микроавтобус замедливших шаг или в нерешительности остановившихся прохожих. За услуги с водителя ежедневно взыскивалась плата, доходившая до ста с лишним долларов.
Шоферы не успели оглянуться, как из хозяев положения превратились в подчиненных.
– Я вынужден платить, иначе они меня вмиг разорят, – ответил на мой вопрос один из водителей.
О том, что ожидает несогласных, он знал не понаслышке. У автобуса его коллеги спустили шины, у другого – поцарапали бока, у третьего – выбили фары и лобовое стекло. Если предупредительные меры не действовали, нгвангвази не подпускали к проштрафившимся водителям пассажиров. А если и это не срабатывало, непокорных после работы поджидали у ворот дома и избивали.
Перед лицом общей угрозы водители объединились и отказались выходить на трассу. Чтобы всесильные кондукторы не пронюхали о готовящейся акции, решение принималось в обстановке строжайшей конспирации, поэтому застало врасплох не только их, но и ни в чем не повинных пассажиров. Разъяренные нгвангвази по привычке попробовали было намять строптивцам бока и, если бы не профессионально экипированные спецподразделения полиции, наверняка бы преуспели.
После слезоточивого газа ребята поутихли, но ненадолго.
– А что еще остается? – откровенно заявил мне коренастый крепыш по кличке Чемпион. – В школу возвращаться поздно, да и потом, работу даже с хорошим образованием не очень-то найдешь. А тут – какое-никакое развлечение и плюс, конечно, заработок. Хватает и на пиво с девочками, и на братьев с сестрами. Пусть хоть они выучатся приличной профессии.
С заходом солнца центр окончательно вымирал. У дверей контор на Кайро-роуд оставались только одетые в униформу сотрудники охранных агентств. Редкие машины проносились, почти не обращая внимания на продолжавшие исправно мигать светофоры. В семь вечера единственная государственная программа телевидения начинала главную получасовую программу новостей. Перед зрителями представала шеренга высокопоставленных говорящих голов, зачитывавших по бумажкам речи и заявления. Еще через час-другой город отходил ко сну, а к 22–23 прекращалось и телевещание. Зачем зря жечь электричество?
Некоторые были склонны объяснять пуританские нравы замбийской столицы климатическими особенностями. Действительно, высокогорье вкупе с африканским солнцем способствовало приходу ранних снов. Но, думается, главная причина заключалась в деревенских традициях. До провозглашения Абуджи столицей Нигерии, а Ямусукру – столицей Кот-д’Ивуара, главный город Замбии считался на континенте одним из самых юных. Долгое время Лусака оставалась небольшой железнодорожной станцией, окруженной фермами. Даже на центральной Кайро-роуд, вытянувшейся к небу после независимости, остались несколько старых одноэтажных строений с характерными крышами, привнесенными в Южную Африку переселенцами из Голландии. Когда-то из таких домов состоял весь город, точнее – поселок. О тех временах напоминают районы Эммансдейл и Макени, унаследовавшие названия от стоявших на их месте ферм.
Сам город именуется по названию крааля[2] мелкого вождя племени лендже, входящего в группу племен тонга. Первый белый поставил там палатку в 1902 году, и вплоть до окончания Первой мировой войны на почтовых отправлениях значилось истинное туземное имя – Лусаакас.
Толчок развитию будущей столицы дала железная дорога, которую с юга, от Кейптауна, вел на север, к Каиру, феноменально упорный и по-своему гениальный строитель Британской империи Сесил Родс. Рельсы достигли Лусаки в 1906 году, два года спустя появился первый магазин, а еще через два – школа. Большинство учеников были детьми буров или африканеров – потомков голландских и французских переселенцев-протестантов, мигрировавших с юга континента. Отсюда и сохранившиеся элементы староголландской архитектуры. Многие из первопроходцев нашли упокоение на небольшом старом кладбище в районе Роудс-парк, где находился корпункт ТАСС. Их имена и поминальные слова на африкаанс до сих пор, хотя и не без труда, можно прочесть на покосившихся, разбитых памятниках.
В 1917 году паровоз доставил в Лусаку первый автомобиль – большой и просторный, с деревянным полированным корпусом и максимальной скоростью десять миль в час. Поглазеть на диковину сбежалась вся деревня, дотоле лицезревшая лишь повозки, запряженные быками.
Постепенно вырастали жилые, административные здания, мастерские. И все же, когда в 1930 году, зимней августовской ночью на станцию прибыл правительственный чиновник, выбиравший место для нового административного центра колонии Северная Родезия, Лусака показалась ему скорее захудалым пограничным пунктом, чем городом. «Самое бесплодное и пустынное место в Северной Родезии. Ветреное, холодное и жалкое», – написал он в докладной.
Тем не менее в пользу Лусаки сыграл ее здоровый, не вызывающий малярии климат и центральное положение. В мае 1935 года новую столицу провозгласили с приличествующей обстоятельствам помпой. Но только в 1962 году, после завершения строительства собора Святого Креста, Лусака получила полное право именоваться городом. К тому времени в ней обитали почти сто тысяч человек, а сейчас население приближается к двум миллионам.
Постоянно живущих белых осталось несколько тысяч, и большинство из них – люди весьма почтенного возраста, решившие после провозглашения независимости не возвращаться на историческую родину. Некоторым повезло найти на новом месте собственную нишу. Одного, вернее одну из таких счастливиц я встретил на вернисаже. На самом деле наше знакомство состоялось в первую же минуту пребывания на замбийской земле, только я об этом не догадывался. Гэбриел Эллисон, так звали художницу, знает каждый, кто хотя бы раз побывал в столице Замбии, пусть даже пролетом. На выходе из международного аэропорта пассажиров встречает одно из ее самых масштабных творений – огромное панно с изображением экзотических представителей замбийской фауны. Потом произведения Эллисон, созданные исключительно на местном материале, сопровождают повсюду: в гостиницах, конференц-залах, холлах общественных и частных зданий.
Многометровое панно, живописующее идиллическую сценку из жизни счастливой чернокожей семьи, высилось и у въезда в дом Гэбриел, стоявший в одном из престижных, бывших «белых», районов Лусаки. Тем большее удивление я испытал, узнав, что в жилах художницы нет ни капли африканской крови. А главным направлением ее творчества стали не монументальные работы, а миниатюры – почтовые марки.
– Тяга к контрастам у меня от отца, – рассказала Гэбриел. – Большой был непоседа и страстный любитель розыгрышей. Он и надо мной подшутил уже при рождении. Вот назвал мужским именем, и что будешь делать?
Прежде чем осесть в Северной Родезии, отец Эллисон вдоволь попутешествовал по свету: работал репортером английской газеты в Китае во время «боксерского» восстания, воевал на фронтах Первой мировой, наведывался в Австралию и Канаду, а в итоге обосновался в Мексике. Приобрел асьенду, завел скот, но разразилась революция, и от дома осталось пепелище. Тогда отец ухватился за подвернувшееся кстати предложение поработать в администрации одной из северородезийских провинций.
Эллисон-старший остался верен себе и в Африке. До того, как остановить выбор на Лусаке, он вместе с молодой женой исколесил всю страну. Поначалу казалось, что фортуна сменила гнев на милость. На золотых рудниках удалось подзаработать. Но нагрянула Великая депрессия, и все накопленное улетучилось, как дым. Жизнь пришлось начинать сначала. Постепенно, к концу 1930-х, она наладилась. Эллисон остепенился, купил маленькую ферму и из неприкаянного странника превратился в солидного фермера. В это светлое время и появилась на свет Гэбриел.
