Но сегодня до готовых изделий было ещё далеко, а Илья Михайлович ждал, когда сердце перестанет бешено колотиться в груди, а дыхание немного выровняется, приняв обычную размеренность, он рассеянно поглядывал по сторонам, за забор, где на зелёном бугре паслись соседские козы, ходили, опустив головы и бойко что-то клюя в сорной траве, беленькие курочки, смотрел на небо голубое, прозрачное и оттого кажущееся пронзительно-холодным, кристальным. Его широко расставленные ноги приятно утопали в мягкой земле двора, время будто остановилось, будто зафиксировало эту остановку, подарило художнику какое-то ощущение пространства и вечности, в которой он творит, и Илья Михайлович понял, что пора, и рывком загнал рубанок в свежий брус.
Вечерело. Солнце плавно опускалось за горизонт, противоположный край неба совсем потемнел, чернея своей монолитностью и только там, откуда видневшаяся половина солнца испускала бледные, прозрачные лучи, освещавшие сосновый бор за рекой, два воздушных облачка, жавшихся друг к другу, неподвижно, на месте, при полном безветрии, догорал остаток уходящего дня.
К школе подходили парни и по одному, шли и шумными ватагами, громко разговаривая, смеясь, вспоминая что-то, что было на прошедших экзаменах и о чём вспомнить не стыдно, шли не только выпускники и старшеклассники школы, были здесь родители и даже бабушки выпускников, пришедшие посмотреть на внуков, кружащихся парами под звуки вальса.
У крылечка школы стояла группка девочек лет восьми–десяти, босоногие, измазанные с головы до ног фиолетовыми пятнами – следами шелковицы – с завистью, широко раскрыв изумлённые глаза, смотрели они на выпускниц – красивых, почти взрослых девушек в нарядных вечерних платьях, туфельках на высоких каблуках, с распущенными волосами, в которых блестели красивые заколки. Они, казалось, первый раз в жизни так явно любовались собой, как любуются только невесты своей молодостью, свежестью, красотой, шли по живому людскому коридору, выстроившемуся перед школой.
Выпускной бал проходил в фойе школы, стены которого были украшены разноцветными воздушными шариками, болтающимися на тонких длинных нитях и живо реагирующими на малейший поток воздуха, на стенах были прикреплены стенные газеты «Такими мы были десять лет назад», там каждый выпускник мог увидеть себя семилетним, только что пришедшим в школу, по центру висели фотографии с надписью «Первый раз в первый класс», где каждый класс был запечатлён со своей первой учительницей, которая стояла посреди сейчас едва узнававших себя детей. Потолок пересекали бумажные гирлянды, с них свисали воздушные шарики, ленты, светильники были обёрнуты разноцветной бумагой и горели красным, синим, жёлтым светом, делая фойе удивительно необычным, словно это была комната во дворце чудес из детской сказки, а над всей этой чудесной атмосферой праздника громко звучала музыка вальса. Она будто сама кружила, увлекала в танец, будто ей было мало места здесь, ей хотелось за школьные двери, чтобы танцевали все стоящие у школы, все проходящие мимо, чтобы они откликнулись на чарующий, вечный, нежный танец.
В зале закружилась сначала одна пара – соседка Ируса по парте Женя и парень из параллельного класса. Они танцевали хорошо, слаженно, партнёр галантно вёл Женю, она ему улыбалась, и тут Ирус заметил то, что как-то не удавалось подметить ему за два года школьных будней: Женя, в тонком, воздушном платье с оборочками и кружевами, подпоясанная тонким серебристым пояском, была просто прекрасна.
Затем пар стало две, три, десять и, наконец, в зале не оставалось ни одного просто стоящего и наблюдающего за танцами со стороны, все до одного закружились, слились с музыкой. Иногда разноцветные воздушные шарики обрывались, спускались с потолка на танцующих, те их легонько отталкивали вверх, на соседей, шарики не опускались, находились между потолком и танцующими парами, царил настоящий школьный бал.
Когда ансамбль замолкал, выпускники подходили к импровизированной сцене, там, на ступеньках, ведущих из фойе на первый этаж, стоял очередной выступающий. Микрофона не было, и поэтому все подходили поближе, толпились, стараясь продвинуться к самым ступенькам, и замолкали.
Выступить хотели многие, но было отобрано только несколько самых лучших номеров. Сейчас на ступеньках стоял белобрысый плотного сложения парень с гитарой и пел, он как-то даже чуть наклонил голову и запрокинул её назад так, что она была параллельна грифу гитары, застыв в этом положении, ни на сантиметр никуда не сдвигаясь, как-то сильно напрягая губы, делая ударение на отдельных словах и фразах, при этом чуть прищурив глаза, как говорит человек, у которого что-то остро болит внутри, или он хочет сказать окружающим что-то непонятное, заведомо трудное для их понимания, он будто не пел, а исповедовался под простую, тихо звучащую под его рукой мелодию, не набирающую силу под конец песни, а постепенно угасающую, тающую, силу же набирал его голос, он становился как-то резче и категоричней:
«Навеки буду предан я друзьям,
нет, не умрёт и не зачахнет дело,
лишь только б правым был бы я во всём.
А если прав, не жаль подставить
даже собственное тело».
Песня понравилась всем, хлопали поднятыми над головой руками, кричали «Браво!», лишь Ирус не хлопал, не шумел, а только чуть крепче обхватил правой рукой перила лестницы, на которые опирался.
И вновь зазвучала тихая, плавная, какая-то уж очень медленная музыка. Юноши стали приглашать девушек на танец, и они танцевали, стоя почти на одном месте.
Ирусу не хотелось сейчас танцевать, он почему-то загрустил как-то без видимой причины, ведь ничего не случилось, и ещё несколько минут тому назад он лихо плясал в кругу друзей, прыгал, улыбался, поправлял съезжающий чуб, ему было хорошо веселиться, не думая ни о чём, отдаться во власть всеобщего, приятного для всех праздника, выражать себя в нём, но сейчас он почувствовал себя одиноким, обособленным, оторванным от праздничной атмосферы, может быть, он устал, может быть, подействовала последняя, только что спетая песня, и, скорей всего, это было ненадолго, а всего на несколько минут, поэтому Ирус отошёл от сцены, осторожно проходя между уже танцующими парами к стене, чтобы посидеть на скамеечке. Он шёл к ней, чуть опустив голову, глядя себе под ноги, не оглядываясь по сторонам и лишь в конце, уже почти садясь, приподнял глаза: в нескольких шагах от него в дверях зала стояла Таня. Она стояла как-то осторожно, несмело, будто не имея права присутствовать на этом празднике, будто не решаясь войти сюда, стоя ещё там, на улице, упираясь двумя руками о косяк двери, а только всем телом подавшись вперёд, сюда, не двигаясь, стояла неподвижно, лишь иногда чуть-чуть поворачивая голову, наверное, она стояла здесь уже давно, наблюдая из полутьмы за происходящим в зале, может быть, чего-то ждала. Таня была принаряжена в золотистого цвета платье чуть выше колен, в жёлтые, светящиеся перламутровым блеском вечерние туфельки, её золотистого цвета волосы были собраны сзади заколкой, а затем красиво спадали книзу. Музыка звучала уже некоторое время, но Ирус, так и не дойдя до скамейки у стены, повернул прямо к двери, подошёл вплотную к Тане, взялся рукой за косяк двери, за который держалась она, и кивком головы пригласил её на танец, взял за руку и неспешно, тихонько, не опуская руки, повёл между танцующими парами прямо к центру, туда, в туманный, расплывчатый, состоящий из зелёного, жёлтого, синего цветов, круг. Он нежно, едва дотрагиваясь, обнял её за талию, она положила ладони ему на плечи, доверчиво прильнула, и они, так же как и все, стали танцевать, кружась медленно, маленькими шажками почти на одном месте, не говоря ни о чём, отвлекаясь от всего на свете, отдыхая под медленную, временами будто замирающую, тоскующую, будто грозящую вот-вот закончиться, нежную мелодию. Они как бы слились воедино, забыли о сверкающем зале, о празднике, об окружающих их людях, а подчинили происходящее себе, как-то рассеянно реагируя на музыку, не стремясь подстроиться к её звучанию, и когда та закончилась, пропала, некоторое время ещё стояли на месте, как и прежде, вдвоём. После этого танца они находились только вместе, Ирус сразу повеселел, очнулся от ниоткуда взявшейся было грусти, будто что-то приобрёл ушедшее, вновь для него в празднике было и яркое сверкание, и смысл, и будоражащая, волнующая радость, даже азарт, он говорил с Таней обо всём, но непременно только о хорошем, сказал, что она прекрасно танцует, а Таня на это лишь согласно кивнула головой, но как-то медленно, с расстановкой, будто немножко подумав, прежде чем сделать это. Затем друзья Ируса выстроились паровозиком, раскачиваясь из стороны в сторону в такт музыке, перепрыгивая с одной ноги на другую, двинулись между танцующими в бешеном, всё ускоряющемся ритме, то отставая, теряя друг друга, разрывая цепь, то снова соединяясь, собираясь вместе. Ирус положил руки на плечи Тане и прыгал, стараясь не наскочить на неё, а она развеселилась по-настоящему. От прежней робости не осталось и следа, она тоже прыгала, как и все, быстро освоившись, слившись со сказочной обстановкой, оглядываясь назад на Ируса, словно спрашивая у него, правильно ли она поступает. Таня здесь почти никого не знала, и если ей что-то надо было спросить, чем-то поинтересоваться, то делала это через Ируса. Он охотно рассказывал ей, объяснял, познакомил с Ваней, Яковом, те весело кивнули ей и как-то понимающе и снисходительно ему, но впрочем, не больше, так как сами были заняты чем-то своим.
