…Мне смешно удивляться

своим же потугам,

Быть чуть выше и тоньше всех

тех, кто уж был.

Но хотелось бы стать всё же

каплей потока,

Затопившего нас разделившую

мель…

«НА ЗАРЕ, ИЛИ НАКОПЛЕНИЕ ЧУВСТВ»

(сентиментальный пассаж)

Здесь нет начала и конца,

завязки,

кульминации и развязки, здесь

вообще

нет атрибутики, как нет и

попытки

предопределённого создания

чего-то

условного, здесь имеется лишь

желание

восстановить первичное восприятие

описанных мест…

от Автора

Прилетая по весне домой, птицы берутся за работу бурно, стремительно и плодотворно, скоро и, кажется, без особых раздумий над производимым по сценарию заведённому не ими, а так давно, что время, прошедшее с установления этого порядка, кажется нерушимой вечностью, строит пара себе гнездо. Из гибких прутиков, маленьких веточек, клочков шерсти, обрывков бумаги и прочего пригодного материала готовится правильной формы корзина, которую мать, когда придёт время нести яйца, выложит изнутри пухом, замостит каждую щёлочку, дырочку, чтобы яйца во время высиживания хранили живое тепло, а затем будет терпеливо и мучительно долго, столько, сколько потребуется сидеть, распластав крылья и низко опустив голову, забыв обо всём, что не касается её потомства, и будет частенько озираться по сторонам, сторожко прислушиваясь, ведь врагов у птиц много, и она находится в постоянной готовности отстаивать своё потомство с той решимостью, с тем чувством самоотвержения, позабыв о себе, на которое способна только настоящая мать. Но придёт время, подойдёт срок, и первый стук изнутри известит о чуде, о рождении живого существа – беспомощного, слабого, пушистого и нежного комочка, который и глаз-то открыть ещё не может. Спешит время…

На школьном дворе пронзительно зазвенел звонок. Как по команде, стайки школьников понеслись в классы по асфальтированной дорожке мимо белых яблонь, стоящих в пышном весеннем полноцветье, свежеприбранных клумб, чернеющих привезённым чернозёмом и обложенных свежевыбеленным кирпичом.

Лишь только старшеклассники, выпускники школы, небольшими группками и парочками, не спеша, как-то боясь сбиться на ребячий бег, вприпрыжку двинулись к школе.

Последний шестой урок в десятом «А» проводил директор школы. Это был грузный, стареющий мужчина лет пятидесяти пяти, с глубокими морщинами на лице, обвислой кожей щёк, чернеющими мешками под глазами. Тугой подбородок он подпирал тыльной стороной ладони, и даже не смотрел на доску, сидя вполоборота к классу, спиной к окну, лишь изредка согласно кивая головой отвечающему Ирусу.

Вмешательства учителя и не требовалось, Ирус отвечал грамотно, речь лилась ровно и плавно, он последовательно переходил от графика гиперболы к графику параболы, школьная указка плавно скользила от уравнения к уравнению, при этом давались чёткие, выверенные объяснения добросовестного ученика, как будто бы даже наизусть заученные и рассказываемые здесь в классе на пятый раз вслух.

В классе стояла абсолютная тишина, как бывает не при обычном школьном ответе у доски, с путаницей, оглядыванием назад, поправками учителя, подсказками учеников, а при зрелище, когда выступающий удивляет собой сидящих, и те обязательно ждут от него уже чего-то нового, когда можно просто отдохнуть, ибо тебя учитель не спросит.

Ирус был аккуратным юношей, всегда опрятно одетый, немного молчаливый, вернее, не склонный к шумным разговорам, обсуждениям, хохоту, безудержному веселью подростков, часто возникающему вовсе без причины, а просто оттого, что уже вовсю светит весеннее солнышко, дует тёплый ветерок, от состояния физического здоровья и какой-то прочной устроенности, определённости в жизни.

Ирус был застенчив, в десятом классе выглядел значительно моложавее и тоньше своих одноклассников, уже возмужавших, вытянувшихся, с баском и щёточкой усов над верхней губой, а он только начинал тянуться вверх, плечи были узкие, руки не мужские, а тонкие и неокрепшие, считая, что это заметно и неестественно, он, лишь чем-то увлёкшись, забывал об этом.

Ирус рассказывал и рассказывал, он отменно подготовил этот реферат по алгебре, класс находился в его власти, рассказчик это чувствовал и в конце выступления добавил уже кое-что не по программе, прочитанное им по этой теме как-то мимоходом в журнале «Квант». Затем он сделал паузу, чтобы сказать, что его сообщение закончено, но в это время зазвенел звонок, потом ещё и ещё раз под рукой расшалившегося ученика из дежурившего по школе класса. И сразу же защёлкали замки портфелей, завизжали молнии школьных сумок, послышался стук придвигаемых к столам стульев, возгласы.

Иван Михайлович кивком отпустил класс с урока. Ирус направился к своему месту, получил одобрительный кивок соседки по парте, подхватил за ручку свой портфель, из которого он на этом уроке так ничего и не выкладывал, и поспешил догонять Ивана Тимофеева – статного парня, высокого, длинноволосого, сильного в руках, с которым он сразу сошёлся, когда они вместе оказались в девятом «А» классе после окончания восьмилетней школы в их районе, хотя там они учились в разных классах, имели каждый своих друзей и друг друга практически не знали.

При выходе из школы к ним присоединился Яков Верейчук. Яков жил в селе, в девяти километрах от их районного городка, ездил автобусом. Автобусная станция была Ирусу и Ване по пути, до неё было километра полтора, и друзья из школы всегда ходили вместе, имея возможность неспешно поговорить о школе, о делах, подурачиться после учебного дня, потолкаться.

Обычно, отойдя метров пятьсот от школы, там, где заканчивалось здание строительного техникума, и начинался базар, они клали портфели. Ирус и Яков окружали Ивана, тот становился между ними, и они по очереди затевали шумную потасовку. В ход шли кулаки, нередко Яков, отвесив Ване увесистого тумака по спине, подхватив портфель, пускался наутёк к автобусной остановке, да так, что догнать его уже не было никакой возможности, при этом он издавал что-то сродни крику дикого человека, бегущего за своей добычей, а затем уже на безопасном расстоянии останавливался, грозя:

– Смотри у меня, Ваня, – улыбался во весь рот, оборачивался и бежал к автобусу, подъезжающему к остановке.

Ирусу же, оставшемуся один на один, частенько доставалось, но друзья тут же мирились, хлопали друг друга по плечам, брали портфели и шествовали по своему тихому городку. Городок стоял на берегу реки, был зелен и свеж, особенно это чувствовалось сейчас – весной, когда молодая травка была особенно зелёной и тонкой, яблони, вишни, сливы стояли в пышном, белом цветочном наряде, а воздух был пьяняще ароматен от этого полноцветья, с реки дул свежий, но уже приятно тёплый ветерок, и вся земля как-то особенно жадно дышала всеми порами, и вся природа наиболее полно показывала свою прелесть и силу молодости. Сегодня было и впрямь как-то по особенному хорошо…

– Ты не раздумал насчёт института? – спросил Ваня.

– Нет, – ответил Ирус, раскручивая правой рукой почти до окружности свой портфель.

– Только туда, а ты – в художественное? Да, Ваня?

– Да, буду поступать в художественное училище, может, примут, а рисовать я люблю, да и отец хочет видеть меня только там, вот приду сейчас и буду заканчивать эскиз, помнишь, река и лес на противоположном песчаном берегу и стадо коров пьёт воду из реки?

– Ну, бывай, – сказал Ирус, пожал Ване руку, посмотрел, как тот пошёл по улице к своему маленькому тёсовому домику с деревянным петушком на крыше, повернул вниз по улице, вымощенной камнем, затем вправо, мимо толстенных тополей в проулок, где он жил.

Открыл калитку, навстречу радостно бросился, позвякивая тонкой цепочкой, пёс, привстал на задние лапы, безропотно дал хозяину потрепать уши, пегую холку, пасть и лишь чуть взвизгнул, когда тот прищемил пальцами его чёрный нос.