Ната вытерла рукой шею. Где, черт возьми, салфетки? Неохота было вставать, идти к кухонному шкафу. Она устала. Устала по-настоящему. На разделочной доске еще белели обвалянные в муке котлеты. Еще их жарить… Часы показывали половину второго. Ната на секунду закрыла глаза, потом вздохнула. Взяла себя в руки, встала, нашарила взглядом телефон. Нужно позвонить, как там у мужиков дела? Ната набрала Димкин номер, потом Артема. Никто не отвечал. Наверное, сейчас они оформляют протокол. Значит, часа через полтора уже могут быть дома. Надо ждать. Сколько же нужно терпения! Она прошла в коридор к зеркалу, машинально оттянула кофточку на груди, подула внутрь, чтобы проветриться. Взглянула на медальон на длинной цепочке – ее талисман. Погладила шею под подбородком, подняв голову. Никогда раньше она не думала, что у нее будут морщины, как у других…

Ага! Звонок!

– Дима! Вы как?

Что-то уж очень напряжен его голос.

– Слушай, Нат, у нас тут осложнения… Ты, наверное, давай ложись спать. Судя по всему, мы зависли надолго…

– А что случилось? Почему?

– Ната… Ты только не волнуйся, мне просто нужно время, чтобы разобраться.

– Дим! Тема где?

Интересно, каким это шестым чувством матери понимают, откуда исходит опасность.

– Ната, я говорю, не гони волну раньше времени!

– Дима, рассказывай все как есть!

По ее голосу он понял, что лучше, наверное, сказать правду.

– Нат, я здесь вижу только нашу машину. Темку вроде бы повезли сдавать кровь на алкоголь.

– Куда повезли? В милицию, в больницу? Или в какой-то специальный центр? – Ната почувствовала, что все у нее внутри превратилось в единый сконцентрированный столб. – Дима, это какая-то чепуха. Темка же с тренировки! Он просто не мог быть пьян. Ты выяснил, где он?

– Вот это я и пытаюсь сейчас сделать.

– Как только узнаешь, сразу же сообщи. Я уже одеваюсь.

– Нат, не валяй дурака. От тебя здесь не будет никакого толку. Самое лучшее, что ты сейчас можешь сделать, – это позвонить своим знакомым, у кого, возможно, есть какие-то связи с ГИБДД.

– Хорошо… Но ты обязательно мне сообщи, как только что-нибудь узнаешь.

– Конечно.

Единый столб напряжения распался в ней на шарики и проводочки. И все они звенели, гудели, пружинились от волнения. Каждый нерв был наэлектризован опасностью, как будто готов бы взорваться. Опасностью чего? Чего она боялась?

ВСЕГО.

Машинально она вернулась в кухню, в который раз уже за сегодняшний вечер включила чайник, всыпала растворимый кофе в чашку. Ну что же все-таки это за жизнь, когда всего боишься? Не знаешь, чего бояться, а все-таки страх караулит тебя, пронизывает всю твою сущность. Не знаешь, где подстелить соломинку… И ведь никакая она не Прасковья Степановна из ее же собственного рассказа, откуда этот страх?

С матерью Ната никогда не говорила о войне, о Сталине… Мать уже родилась в середине пятидесятых. А вот у бабушки Ната бы выспросила, поживи бабушка подольше… Впрочем… Мать как-то обмолвилась, что у бабушки было три любимых «не». «Не болтай», «Не смотри в чужие окна», «Не нужно об этом говорить». А вот на фотографиях начала пятидесятых годов лица у бабушки и дедушки такие открытые, такие веселые… Есть в этом какое-то несовпадение.

Их семья тогда только переехала с Урала в Москву. Прадеду-академику дали квартиру. Ната хорошо помнила одну фотографию. Лето, фонтан. Бабушка, молодая, сидит на скамейке. Завивка перманент. Цветастое платье с бантом на груди. На ногах носочки и туфли с ремешками через подъем. Это уж потом Ната узнала, что такой фасон называется «Мэри Джейн». А за скамьей стоит дед. На фотографии ему за тридцать. Он в костюме и в рубашке с отложным воротником. А на лицах у всех столько счастья! Столько счастья…

Ната растерянно листала электронный телефонный список. Кому она может позвонить в полвторого ночи? Она позвонила бы без всяких угрызений совести любому, если бы только знала кому. Не будешь будить всех с вопросом: нет ли у вас знакомых в ГАИ?

Впрочем… Впрочем, взгляд сам остановился на одном имени. Лида. Лидия Смирнова. Они когда-то учились в одном классе, встречались в прошлом году в ресторане на юбилейной годовщине их выпуска. Лидка стала врачом, трудилась, кажется, в Склифе. Ну да, точно. В Институте травматологии. Вот же записаны телефоны. Домашний, рабочий… Как она могла забыть? Наверное, через нее можно узнать про экспертизу. Как ее делают? Куда везут людей? И собственно, самое главное: кто интерпретирует эти данные? А может, у Лидки есть кто-то и в ГАИ? Они же там, наверное, связаны с транспортом, все такое…

Ната лихорадочно набрала домашний номер. Ответил мужчина. У него был сонный голос.

– Извините, что я так поздно…

– Лидия Васильевна сегодня дежурит. Звоните в отделение.

Как он догадался, что ей была нужна именно Лидка?

– Извините тысячу раз, мне срочно. Иначе не стала бы беспокоить…

Он отключился. С другой стороны, может он очень сильно сегодня устал…

Мобильный телефон Лидки не отвечал. По отделенческому она тоже долго звонила несколько раз, пока кто-то из жалости или случайно не взял трубку.

– Лидия Васильевна на операции, перезвоните часа через два.

У-у-ф-ф! Ната отложила телефон, рассеянным взглядом обвела кухню. Котлеты! Да, котлеты… Больше звонить пока некуда, надо все-таки с ними покончить. Когда они все наконец вернутся, котлетки могут оказаться очень кстати.

– Господи, ну почему все молчат?

Когда последние румяные, с аппетитной поджаристой мясной корочкой котлеты лопаткой были переброшены в миску, опять зазвонил Димкин телефон. Ната собрала силы. Только бы не сорваться, не начать истерить. Она должна казаться спокойной.

– Дима, ну что?

– Я его нашел. Он в лаборатории. Сдал анализы крови и мочи.

– Какой результат?

– Пока неизвестно, но с виду Темка совершенно трезв.

– Зачем же его тогда отправили на экспертизу?.. Как это может быть?

– Нат. Не задавай глупых вопросов. Пока он там сидит, я быстро приеду домой. У нас вообще дома есть деньги?

– Дим, я сейчас посмотрю… А сколько надо? У меня на карточке есть, но нужен круглосуточный банкомат…

– Собери все, что есть, пока я еду.

– Дим? Что вообще происходит?

– На месте все расскажу.

– Но самое главное – Темка здоров?

Муж как-то замялся.

– Ну с виду, да. Вообще я его предупредил, чтобы он вел себя тихо. Но он по неопытности, кажется, стал возражать…

– Вот, Дима! Я тебе говорила… – не выдержала она.

– Что ты мне говорила?! – Он заорал и сразу же отключился. Ната вздохнула. Действительно, что она говорила? Ничего толком она не говорила. О-о-ой, только бы уже все как-нибудь обошлось…

Когда у Наты в детстве поднималась температура, ей виделся один и тот же странный и прекрасный город. Странный – потому что в том возрасте, в каком это все с ней было, наяву она видеть его никак не могла. Это уже позднее, когда они ездили путешествовать с Димкой, внезапно вылезал, как из ее снов, то какой-нибудь уголок Рима, то набережная Барселоны с пальмами и лесом мачт… И Ната тогда думала, откуда она это все знает? Не видела ли это в какой-то прошлой жизни? Симптом дежавю – откуда он все-таки берется? Из какого причудливого сплетения нейронов?

Но постепенно прекрасный город ушел из ее снов, заместился будничными делами. Нате это было ужасно жаль. Иногда, ложась спать, особенно, когда Димки почему-либо не было рядом, она закрывала глаза и просила: приснись! Там, в этом городе, было так замечательно! Так солнечно и спокойно! Она всегда находилась немножко в стороне. По заполненным светом улицам, не замечая ее, ходили веселые, красивые, нарядно одетые люди. Там не имелось машин, рекламы и транспарантов. Вдоль домов росли прекрасные высокие деревья. Город был чист, тих и всегда залит солнцем. В нем великолепно дышалось. И постоянно на ней в этих снах были какие-то невесомые, развевающиеся белые одежды… Белые одежды! Как причудливо работает сознание. Димка сегодня вечером сказал, что так назывался какой-то роман. Она не читала, какая жалость… Но, пожалуй, только в том фантастическом городе она чувствовала себя бесконечно, бесконечно свободной.