А человек-брюхо, на ульчей глядя, говорит:

— Мы никанского царя люди. Наш царь — самый великий царь на земле, больше нашего царя на свете никого нету! Повелел он дань с вас взять.

Не понимают ульчи, что такое дань. Никому никогда дани не платили. Спрашивают, что это такое. Отвечает им никанский человек-брюхо:

— Будем у вас брать по соболю с каждого человека. И так будет вечно! Обещает никанский царь за это миловать вас своею милостью и жаловать вас. Позволит вам рыбу ловить в реке, зверя бить в лесу и воздухом дышать позволит.

Удивились люди. Женщины говорят:

— Видно, бедные эти люди. Соболей, видно, у них нету. Видно, никанскому царю холодно. Пусть погреется нашими соболями.

А никанские люди уже и сами по домам пошли. По всем домам пошли, по всем амбарам полезли, благо что у ульчей никаких замков никогда не было — от кого запирать, когда все свои! Рыщут никанские воины, тащат пушнину. По соболю с человека давно взяли, а все меха — и медведя, и соболя, и рыси, и нерпы; и лисицы, и колонка — все в лодку несут. Глаза выпучили, запыхались, двое за одну шкуру хватаются.

Говорит Мамбу человеку-брюхо:

— Почтенный человек, уже давно твои воины взяли то, что ты данью называешь, а все вытаскивают наши меха… Скажи, не пора ли перестать?

Зашевелился человек-брюхо. Голову вытянул. На Мамбу смотрит. Да такими глазами, будто змея Химу: горят глаза у него зеленым огнем, так и съел бы мальчика!

— А остальное мои воины берут мне и себе за то, что мы вам милость никанского величества привезли. Устали мы и поистратились в дороге, долго до вас ехали.

Видят старики, что от милости никанского царя они всего добра лишились. Головами качают, на никанских людей обиделись. Говорит Мамбу:

— Отобрать у них надо все.

А как отберешь?

Стаскали никанские люди всю пушнину в лодку. Сверху на нее человек-брюхо сел. Оттолкнулись баграми от берега и поплыли обратно.

Вот тебе и гости! На угощение и не посмотрели, только амбары разорили. Стали женщины плакать. Стали мужчины ругаться.

Мамбу совсем рассердился. «Не нам, так и не им!»— говорит. Вышел он на берег. Стал свистеть.

Всем известно: когда у воды свистишь — ветер начинается. Надул Мамбу щеки. Столько воздуху набрал, что сам круглый стал. Долго свистел. На его свист сначала маленький ветер прибежал. Зашевелилась трава, воду на реке зарябило, на мачте никанской лодки значок заполоскался. А Мамбу свистит. Прилетел средний ветер на помощь младшему брату. Зашелестели листья на ветках, стали ветки раскачиваться. На волнах в реке барашки заплясали. На никанской лодке мачта стала гнуться. А Мамбу свистит. Видит средний ветер — у него силы тоже не хватает. Позвал на помощь старшего брата. Примчался большой ветер. Стали деревья гнуться и ломаться. На Амуре вода потемнела, волны вспенились, выше домов поднимаются. С никанской лодки паруса сорвало, на никанской лодке мачту сломало, стало лодку заливать… А ветер все сильнее да сильнее! Опрокинул лодку. Попадали в воду никанские воины. На ком оружия больше было, те сразу на дно пошли; на ком поменьше— те на волнах плавают, воду хлебают. А человек-брюхо, как пузырь, на волне качается, утонуть не может — очень жирный! Все, что у Сулаки никанцы взяли, в эту бурю потеряли, да и свое все погубили. Едва-едва на другой берег вылезли. К маньчжурскому амбаню побежали. Спрашивает тот, что с ульчей взяли. Говорит человек-брюхо, из халата воду выжимая:

— Амурскую воду взяли!

А ветер все сильнее и сильнее…

Стало ульчские дома пошатывать. Стало с крыш жерди раскидывать. Просят старики Мамбу: «Перестань дуть!» А Мамбу уже весь воздух выпустил. Уже без него ветры гуляют по Амуру. Кричит им Мамбу: «Довольно!» Разыгрались ветры, не слышат…

Схватил тогда Мумбу свой боевой лук, натянул тетиву из жилы сохатого, наложил стрелу из железной березы, поддел стрелой горящий уголь и выстрелил в большой ветер. Испугался большой ветер, домой побежал. А за ним средний и маленький ветры побежали. Тихо стало. Волны улеглись. Деревья опять ровно стоят.

Говорит Мамбу:

— Рысь всегда в одно место ходит воду пить. Опять никанские люди сюда придут. Надо с этого места уходить. Человек-брюхо, пока всех нас не сожрет, приходить будет…

Не послушались старики. Не хотели родное место оставить. «Как можно! — говорят. — Наши отцы тут похоронены».

Сколько-то времени прошло — зимой опять никанские люди к Сулаки явились. На больших нартах приехали. В нарты страшные звери запряжены: голова, как у оленя, на хвосте волосы, на четырех ногах круглые копыта, на шее волосы на одну сторону. Людей вдвое больше, чем раньше. И человек-брюхо с ними.

Опять дань требуют. Опять по амбарам пошли.

Говорит Мамбу человеку-брюхо:

— Никто еще с одного места две ветки не срезал.

Закричал никанский человек на Мамбу, ногами затопал. Подскочили воины к Мамбу, в сторону отбросили.

Пошел Мамбу домой. Медвежьего сала достал. Кусками его нарезал. К никанским нартам подобрался. Сало к нартам снизу подвязал.

Опять никанцы у Сулаки все амбары обчистили. Пушнину, вещи всякие и еду забрали. На нарты уселись. На своих зверей закричали. Поскакали никанские звери. Только полозья скрипят да снежная поземка вслед нартам вьется.

Опять плачут женщины. Ругаются старики. Говорит им Мамбу:

— Всех собак сюда давайте.

Привели всех собак, какие в деревне были. Взял Мамбу самого сильного вожака, кусок сала медвежьего дал понюхать, в никанский след носом ткнул. Учуял вожак, в какую сторону сало поехало, кинулся по следу. Остальные собаки — за ним!

…Едет человек-брюхо на нартах своих. Радуется — много с ульчей взял. Сколько царю никанскому отдаст — считает, а сколько себе оставит — про то молчит. Уже до середины Амура доехал человек-брюхо со своими людьми.

Тут собаки никанских людей догнали.

Медвежьим салом пахнет. А где сало, не поймут собаки — и давай трепать никанских людей! Половину насмерть загрызли, все по снегу раскидали, тех зверей покусали, что в упряжке у никанских людей были. Весь поезд расстроился.

Пустились никанцы бежать, а собаки на них висят, вцепились. Кое-как, уже на другом берегу, от собак человек-брюхо отбился.

Прибежали к маньчжурскому амбаню.

Спрашивает тот, сколько дани с ульчей взяли. Сам про себя считает, что никанскому царю послать, что себе оставить.

Отвечает человек-брюхо, из халата и тела собачьи зубы вытаскивая:

— Собачьи зубы вот взяли!

Разгневался амбань. Велит войско на Сулаки послать. Всех велит истребить…

Целая туча никанцев на ульчей пошла.

На беду Мамбу в деревне не было. Ушел он к таежным людям в гости да задержался. Домой только летом пришел.

Видит — все Сулаки побиты, все лома сожжены. Ни одной живой души во всей деревне. Только вороны каркают да в небе над деревней коршуны кружат. Видит Мамбу — храбро дрались Сулаки, много никанских воинов побили, да поздно за оружие взялись — и сами все полегли. Заплакал Мамбу-сирота.

Делать нечего… Надо «кости сородичей поднимать» — так закон велит; за убитых мстить надо! За каждого убитого — врага убить надо. А одному не справиться с этим…

Пошел Мамбу к Пунади помощи просить. К деревне подошел, а там уже и пепел холодный: все дома никанцы спалили, всех Пунади в плен увели.

Пошел Мамбу к Губату помощи просить, за два рода метить.

К деревне подошел. А там пустые дома стоят. Все вещи ветер пылью занес. По деревне только крысы бегают.

Ушли Губату из родной деревни, никанцев испугались. Куда ушли, кто знает? Следов не оставили.

Заплакал Мамбу-сирота. Как врагам отомстить?

Пошел Мамбу к речным людям помощи просить. Собрались те люди. Послушали Мамбу. Говорит ему старый человек-калуга:

— Хорошие люди Сулаки и Пунади были! Мы тебе рады бы помочь. Но без воды мы жить не можем. Как на суше воевать будем? По земле ходить не умеем!..

Пошел Мамбу к таежным людям. Собрались те, узнав, что простой человек к ним пришел, помощи просит.