Рьяно во Флоренции секреты шёлковые хранят, женятся ремесленники обычно между своих, если вдруг невеста со стороны, после свадьбы она родителей и свояков больше не увидит, запрещено под страхом смертной казни. Говорят также, что если жена шелковода сыновей произвести не может, нанимают женщину со стороны, чтобы она ребенка выносила, а как мальчишка родится, к себе его забирают, чужая женщина ему матерью становится. Если же девчонка на свет божий появится, отдают в монастырский приют, а оттуда, когда вырастет, в срамной дом поступает. Об этом пронырливый Афанасий разузнал, а уж, правда или нет, я не знаю.
Дружок мой Афанасий сумел с этими ремесленниками подружиться. Они ему показали, как нить шелковую с кокона стягивать, у станка разрешают стоять, объясняют, что к чему. Афанасий им опасным не кажется, наверное, потому что ни слова на их языке не понимает. Полюбил Афанасий шёлковое дело, в квартал ремесленный каждый день как службу в церковь ходит, на девок, на моё счастье, почти внимания не обращает.
Город Флоренция очень большой и того, что в нём есть, не видел я ранее в других городах. Храмы высокие и красивые, из белого камня построенные. Через весь город река течёт, широкая и быстрая, Рна называется, местные жители на свой лад Арно зовут. Через реку каменный мост перекинут, по обеим сторонам моста палаты торговые. Товаров там множество, камки, аксамиты со златом, сукна скарлатные разные, масло дровяное, что из маслин делают. Видел я деревья, кипарисы и кедры. Кедр похож на нашу сосну, а кипарис корой как липа, только хвоя у него кудрявая и мягкая.
Есть во Флоренции икона чудотворная, образ пречистой Божьей Матери. Перед иконой в божнице шесть тысяч сделанных из воска изображений исцелённых людей: кто разбит параличом, или слепой, или хромой, или без рук, или великий человек на коне приехал, так устроено, что они как живые стоят, какие недуги и язвы у них были, так и сохранены.
Есть ещё иной монастырь, также построен из белого камня хитро и твёрдо, и ворота в нём железные. В этом монастыре сорок старцев живут, они к мирянам никогда не выходят, и миряне тоже к ним не приходят. А рукоделье у старцев такое – златом и шёлком на плащаницах святых вышивать.
Во Флоренции и Папа Евгений, и Палеолог. Смотрят друг на друга приветливо, но кривовато. На днях по поручению Папы Иоанн де Монтенегро, кардинал Родосский, так теперь велено Торквемаду называть, предал анафеме бискупов, что в Базеле на другом Соборе заседают. Палеолог ждёт посланцев от короля Венгерского и короля Польского, те твёрдо обещали прибыть.
Папа между тем торопит, требует, чтобы Вселенский Собор продолжился. Не нравится ему, что внутри Римской церкви раскол с новой силой разрастается. Решили собраться накануне светлого праздника Пасхи, обсуждать главное расхождение – прибавление к святому Символу веры или на латыни – филиокве.
Открыл диспут Марк эфесский. Народ в соборную божницу не пустили, как это было на диспутах в Ферраре, Евангелие лежало на престоле нераскрытым, статуи апостолов ликом вниз, свечи перед ними не зажжены. Перед Марком на кафедре несколько книг Деяний Вселенских Соборов.
– Верую в Духа Святого, Господа истиннаго и животворящего, Иже от Отца исходящего, Иже с Отцом и Сыном споклоняема и сславима, глаголившего пророки, – произнёс Марк. – Вот восьмой член святого Символа, утвержденного Отцами Никейскими на первом Вселенском Соборе, и подтвержденный отцами Эфесскими на втором Соборе, которые запретили менять хоть одно слово в нём под страхом для епископов низложения, а для мирян – отлучения. Отцы второго Собора, постановив сие правило, показали свое уважение к Никейскому Символу, не позволив себе внести в него наименование Богородицы, столь необходимое в учении о домостроительстве нашего спасения. Святой Кирилл Александрийский, председательствовавший на Эфесском соборе писал Иоанну Антиохийскому: «Воспрещаем всякому изменять Символ веры, изданный святыми Отцами Никейскими. Ни себе, ни кому-либо другому не позволяем переменять или впускать в Символ этот ни одного слова, ни даже одного слога».
– Это послание, – присовокупил Марк. – Было читано на третьем Вселенском Соборе, им принято и утверждено. Далее, – продолжил Марк. – На четвёртом, Халкедонском, Соборе было определено держаться Символа Никейского и Никейско-Константинопольского как одного. Отцы Собора сказали: «Сей святой Символ достаточен к полному познанию истины, так как содержит в себе совершенное учение об Отце и Сыне и Святом Духе». В Деяниях пятого, Константинопольского, Собора содержится письмо Папы Римского Вигилия патриарху Евтихию. Вот что пишет Папа: «Мы всегда хранили и храним веру, раскрытую святыми Отцами на четырех вселенских Соборах, и оным Соборам во всём последуем». На шестом Вселенском Соборе, который утвердил Символ, составленный на первых двух Соборах и принятый за правило веры тремя последующими, было прочтено послание Папы Агафона греческим императорам, где Папа пишет, что Римская церковь твёрдо придерживается веры, принятой пятью Вселенскими Соборами и особенно заботится, чтобы определённое правилами оставалось неизменным, без уменьшения или прибавления, как в речах, так и в мыслях оставалось неповрежденным. В заключение прочту определение седьмого Вселенского Собора, последнего перед нынешним, где говорится о Никейском Символе веры: «Все мы так веруем, все едино мудрствуем. Сия есть вера Апостольская, сия есть вера православная. Кто сей веры не приемлет, да будет отлучён от Церкви».
С этими словами Марк покинул кафедру и сел на свое место.
«Любопытно, – подумал я. – Что можно противопоставить этой сияющей логике фактов?»
Все ждали, что выступит Торквемада, который теперь Монтенегро и всё такое прочее. Но вместо него на кафедру поднялся кардинал Юлиан и положил перед собой весьма древнего вида пергаментный манускрипт.
– Это книга Деяний седьмого Вселенского Собора, записана на латыни, привезена представителем Римской церкви на Соборе и хранится в папской библиотеке, – торжественно произнёс кардинал. – Я прочту ту часть, которая касается Символа веры.
Читал Юлиан медленно, монотонно, слова Деяний полностью совпадали с той книгой, которую предоставили православные. За исключением одного места. В гулкой тишине капеллы прозвучало: «Святой Дух исходит от Отца и Сына».
Патриарх Иосиф вопросительно посмотрел на Виссариона никейского.
– Я не знаю, по какой причине, – сказал кардинал Юлиан, – представленные Церквями книги не совпадают. Возможно, те потрясения, которые испытывает Восточная Империя, способствовали потере подлинного экземпляра. Дополнительно сошлюсь на Мартина, епископа Гнезненского, который составил «Историю Вселенских Соборов». Он пишет, что исхождение Святого Духа от Отца и Сына было утверждено Отцами Эфесскими ещё на втором Вселенском Соборе.
Чиновник Ягарий, скорей всего, по тайному знаку Палеолога, попросил сделать перерыв. Втроем, Палеолог, Марк эфесский и Гемист Плифон, они заперлись в трапезной и совещались около часа. Затем вернулись в капеллу и слово взял Плифон.
– Начну с «Истории» Мартина, епископа Гнезненского, – сказал Плифон. – Мартин жил и писал меньше ста лет назад, а седьмой Собор состоялся почти восемьсот лет назад, поэтому его мнение можно считать исторически достоверным в той же мере, в какой следует верить утверждениям последователей Зороастра о том, что Луны на небе в допотопные времена не было. Если всё же предположить, что Отцами седьмого Вселенского Собора было сделано это прибавление, то в прочитанной уважаемым кардиналом книге должно присутствовать объяснение, почему, какие причины побудили Святых Отцов это сделать. Но такого объяснения мы не услышали. Ещё несколько столетий после седьмого Собора в Римской церкви литургия читалась без всякого прибавления к Никейскому Символу, о чём свидетельствуют латинские писатели Анастасий книгохранитель римский, Пётр Дамиан и многие другие. Если были бы справедливы или, во всяком случае, давно известны в Римской церкви свидетельства вашего списка и вашего историка, то зачем тогда Фоме Аквинскому и близким ему богословам прибегать к бесчисленным доказательствам прибавления к Символу. В подтверждение своего учения, им достаточно было бы указать на прибавление, сделанное на седьмом Вселенском Соборе. Но ваши великие богословы молчат о сём».
