— За тобой кто-то гонится? — поинтересовался я, однако она помотала головой.

— Должны, но теперь никто. Неважно. Не бери в голову, оно тебе не надо. Я лишь сообщу миру о том, что такие как я есть ещё здесь. Может быть, сигнал услышат? — её глаза сверкнули под светом фонаря как у кошки.

Я совсем не понимал, что она хочет сделать, так что мне пришлось стоять и наблюдать. Её голова поднялась и как-то по волчьи вытянулась, а затем рот её открылся и вырвался оттуда самый настоящий вой. Он не был похож на волчий, ведь волки воют с отчаянием, словно зовут кого-то или скучают.

Здесь вой был таким, как завывание ветра, а чувства, заложенные в нем, вызывали только печаль и боль, страх.

Я склонил голову, слушая её вой. Было такое чувство, будто этот вой ворвался как ветер в душу, распахнув запретные двери прошлого и растревожил ту боль, которая была давно забыта.

Этот ветер срывал с ран струп и они снова кровоточили. Я закрыл уши, в надежде не слышать этого воя, но он ещё расхаживал у меня в голове, пытаясь сорвать замок с тех дверей, которые я всю жизнь не хотел открывать.

Не в силах больше сдерживаться, я упал на снег и схватил Джину за руку, а она перестала выть. Её голова повернулась ко мне и на лице царило только удивление. Она не могла поверить, что от её воя я чуть ли не сошел с ума.

Она протянула ко мне руки и обняла, прижав к себе. Она была такая теплая, такая горячая, единственная живая в этой ледяной сфере.

— Прости меня, что принесла тебе боль…Я не должна была делать тебе больно, но оказалось, что ты не готов, прости, — ледяные губы дотронулись до моей щеки, настолько ледяные, что лед позавидовал бы им.

— А теперь давай малыш, пошли домой, — я поднял её на руки и понес отсюда прочь. Она обнимала меня и вела себя вполне нормально. Теперь мы шли домой и она больше не делала каких-то экзотических движений.

Вой до сих пор гулял по закоулкам души и мне становилось как-то не по себе от того, что сейчас произошло, ведь поток воспоминаний был огромен и он исчез вместе с воем.

========== А люди так низко пали ==========

Болью в сердце отразилась вся земная злоба,

И не деться никуда от мира уродов.

Окружила темнотой, не пускает из объятий,

И на мне скорей всего тоже уж проклятие.

Ветер бьет в лицо так сильно, по коже холодок пронесся.

Я не знаю, что мне делать, и что мне остается?

Мечты, я знаю, все уйдут в темноту кромешную.

В небо птицами взлетят души мира грешные.

Не спасти уж никого. Все заражены.

Люди стали убогими. Люди больше не нужны.

Из-под ног земля уходит, не желая нас нести.

Люди стали грешными лишь на полпути.

(Полина Ивасаки)

Сегодня был прекрасный день, хотя он каждый день прекрасный, особенно, если моя Джина не лезет что-либо срывать.

Я шел мимо бараков, не заглядывая в каждый из них. Я привык к щенячему взгляду, привык к давлению на жалость, совсем. Все так хотят выбраться, хотят уйти подальше от этого кошмара, что с ним происходит. Уверен, что и спят они ужасно. Хотя кто знает, может им сниться дом и свобода, но проснувшись, они вместо своего привычного дома видят доски и грязь, а ещё чувствуют невыносимый запах.

Сочувствую ли я им? Возможно, в какой-то степени. Я хочу, чтобы наше поколение будущие было хорошим, нормальным и образованным. Добьюсь ли я этого? Если только поверю в себя.

— Какая смешная! Просто дикая шавка! — голос Ирмы разносился по концлагерю.

Должно быть, Грезе с Джиной, раз так отзывается. Пора проверить.

Определив примерный барак, я двинулся туда. И что же опять делает Грезе с моей Собачкой? Я же говорил не трогать её, а эта надзирательница всё лезет и лезет. Для неё власть над людьми как крылья для птицы, вот я и урезал их.

Я вошел в барак и застал интересную картину: стояли две надзирательницы Ирма и Мандель, а напротив них Джина с тем же отсутствующим взглядом, что иногда возникал у неё.

— Ирма, хватит дурных оскорблений, они тебя не возвысят, они не волшебные. Твоя власть стоит на грани, ты хочешь быть по прежнему убивать людей без лишнего правосудия. Но долго ли это будет? Совсем скоро всё кончится и ты падешь, ты станешь на несколько мгновений заключенной…А потом умрешь, — она смотрела на Грезе настолько спокойно, что я мог бы предположить, что её чем-то накачали.

Грезе цокнула языком и посмотрела на посмотрела на удивленную Мандель. У той лишь остался призрак смеха на лица и она была вся во внимании Джины.

— О, правда? Интересно! — рассмеялась блондинка и с презрением посмотрела на мою любовь. — Ты нарушила свой альтруизм, пожелав мне смерти. Ты ничего не знаешь о моей смерти и о том, как я буду продолжать наделяться властью.

Теперь глаза Джины — кусочки лавы на белом мраморе лица были устремлены прямо в глаза надзирательницы.

— Зачем мне какие-то гнусные пожелания, если я могу тебя убить? А власть у тебя маленькая, её почти нет. Ты просто ставишь всё под свой закон и забываешь о том, что может случиться. Не боишься, страх не к лицу такому монстру как ты? Тебя называют чудовище, а ты себя считаешь чем-то отдельных от этих людей, однако ты такая же, просто родилась в нужное время. Обзываешь, бьешь других, чтобы замять старую обиду? Ты мстишь всему миру из-за личной обиды. А стоит ли эта месть чего-то? Чего ты добилась? Их боль не замажет твою, их страх не перекроет воспоминания. Ты ударила любовь по щеке и хочешь чтобы она снова к тебе пришла? Чужими страданиями своё горе не заморишь. Ты будешь ещё долго страдать, вожделение не любовь, любовь красивее вожделения. Ты лишь утопаешь в подобии любви, — говорила она голосом схожим с Грезе, казалось, что это она рассказывает о себе сейчас.

Я стоял приоткрыв рот, ведь Джина так мудро говорила, что я бы дал ей лет девяносто. Молодая девушка с глазами старухи…С глазами древнего. Как такое может быть? Хотя, я не должен удивляться, ведь существо в ней крайне древнее и оно может рассказать о многих вещах.

Я заметил, как покраснели у Ирмы щеки и она тут же отвернулась. Её руки дрожали и держать себя в нормальном состоянии ей было трудно. Мандель удивленно смотрела то на Джину, то на подругу. Она тоже понимала, что Джина задела её за живое.

Я думал, что Грезе сейчас рванет отсюда, ведь все видят как она проигрывает. Грезе оказалась не такой, повернувшись к Джине снова лицом, она замахнулась.

— Да как ты смеешь мне говорить это! — её рука резко остановилась перед носом Собачки.

Улыбка не сходила с лица Джины. Она была теплая и победительная, и в то же самое время скрытная.

— Этим ты тоже ничего не вернешь. Тебя бросили и предали, но мстить всему миру за это..Глупо, — а затем она повернулась и пошла навстречу ко мне. Я смотрел как Грезе с ужасом смотрит вслед моей Собачки. Прошлое отражалось в её глазах и руки по прежнему дрожали. Что заставило её остановиться? Что дало ей повод не бить моего щенка?

Девушка остановилась на полпути и повернула голову к надзирательницам.

— Люди слишком низко упали, слишком, — она повернулась ко мне и я уже приготовился к тому, чтобы она меня раскритиковала и дала впасть в гнев и беспомощность, как это сделала с Грезе, однако Джина миновала меня и направилась куда-то по своим делам.

— Джина! — окликнул я её, и звук собственного голоса болезненно запульсировал в барабанных перепонках.

Она не повернулась, ничего не сказала, только тихо ушла.

Теперь мне становилось не по себе от того, что Джина может. Она вырвала из души надзирательницы самое болезненное и оставила её с этим куском собственного мяса одну. Может быть, она и есть правосудие?

Я не могу Ирме что-то запрещать, ведь всё идет вроде как по закону. Джина может сделать, чтобы та сама себе запретила что-либо такое делать? Может ли она заставить отказаться Ирму от привычных ей дел?