– Говори ты, атаман Богдан, каково твое слово, ты старший! – сказал Матвей, заранее зная, какое решение примет бывалый предводитель казацкой вольницы. И он не ошибся. Богдан Барбоша поклонился, внимательным взглядом осмотрел войсковой круг и громко заговорил, обращаясь к притихшим казакам – слышно лишь было, как в густых вершинах деревьев, разукрашенных уже яркими оранжевыми листьями, громко кричали вороны, словно и они решали, оставаться им на берегах Яика или собираться вслед за перелетными; братьями в теплые южные земли…
– Браты-казаки, и вы, бывалые есаулы! Не в первый раз шлют к нам свои государевы грамоты – до сей поры царь Иван Васильевич, а теперь вот и царь Федор Иванович и его Боярская дума, призывая на государеву службу! И мы верно служили родной земле, клали головы в сечах с крымскими татарами под Москвой и на южном порубежье, и против поляков и литвы на западных окраинах! Но как только надобность в наших саблях пропадала, о казаках забывали царь и бояре, жалованье не платили, свинцом и порохом не снабжали, хлеб и тот не велено было продавать казакам! И мы вновь вынуждены были добывать себе пропитание в сечах с теми же татарами да ногаями. Но вот по жалобам наших недругов Боярская дума тут же объявляла нас ворами и разбойниками, наших посланцев с вестями о погроме ногайских разбойных отрядов казнили на глазах тех же ногайских мурз к великой их злой радости! И ныне царь призывает нас к себе, хочет поставить наши сотни на терских рубежах супротив крымского хана! Ну, скажем, побьем мы крепко татарские ватаги, а вот какова награда за службу будет нам – неведомо даже господу богу!.. Я остаюсь на Яике – таково мое решение, потому как нет у меня веры к государевым грамотам: раз обжегся на молоке, и на ледяную воду дуть научишься! А вы думайте, потому как вам выбор делать! – И не взывая к казакам с увещеванием остаться с ним в Кош-Яике, чтобы не оказывать давления на их собственный выбор, атаман Богдан Барбоша еще раз поклонился войску и сделал шаг назад.
– Говори ты, атаман Матвей! С тобой пришли многие славные казаки и есаулы, им важно знать, что ты думаешь о своей и о их будущей жизни!
Матвей Мещеряк пересилил невольное волнение в душе, выступил вперед, поклонился ратным товарищам и заговорил с глубокой уверенностью, что в данную минуту совершает правильный поступок, от которого зависит не только его будущее, но и будущее многих его соратников.
И не хотелось думать, что и на этот раз он будет обманут московскими боярами, как был обманут атаман Ермак Тимофеевич после окончания польской войны, как были обмануты казаки, побившие ногайских мурз, возвращавшихся к себе после набега на русские окраины… «Неужто не обретем мы покой себе и нашим семьям, чтоб не бегать по Руси затравленными зайцами, уворачиваясь от хватких зубов лисицы или голодного волка?» – подумалось Матвею перед первым его словом к казакам.
– Братья и друзья мои верные! В трудные времена для Руси мы всегда думали о том, чтобы уберечь родную землю, русских баб и мужиков от позорного плена в татарской неволе! И шла мы на сечу не потому, что царь обещал нам жалованье и волю, которой у нас и без него было довольно в просторной степи! А шли мы на сечу потому, что в первую голову думали о родных и близких, которых надо уберечь от татарской сабли или аркана, а девиц наших от позорного насилия! Так было под Молодечиной, так было в Сибири, когда мы громили хана Кучума. И здесь, на Яике, совсем недавно мы с вами так крепко побили хана Уруса, что надолго отвадили жадных до русского полона мурз от воровских набегов на наши окраины! Но есть нужда у Руси в наших саблях и крепких руках, чтобы стать на Терском рубеже, откуда угрожать крымскому хану и отваживать татар от попыток нападать на южное порубежье. Я хочу, чтобы злославный Татарский шлях, обильно политый кровью и слезами русских мужиков, баб и девиц, навсегда порос бурьяном, чтобы копыта татарских коней не топтали поля русских мужиков! Но и те, кто останется на Яике стоять против ногайских мурз, и те, кто пойдет со мной на терский рубеж супротив крымцев, будут служить не Боярской думе, но Руси и русскому мужику! – Матвей сделал небольшую паузу, скупо улыбнулся, видя нахмуренные лица казаков и то, как их пальцы крепко мнут в раздумье снятые шапки. Добавил к сказанному прежде: – Думаю я, братцы, что года два-три хан Урус будет сидеть смирно и на Русь не отважится идти набегами. Мы же тем временем окоротим руки и ноги крымским татарам. А там поглядим, как наша служба государю покажется, да какими щедротами он нас пожалует за службу. Худо поднесет нам угощение, так мы сызнова вспомним дорогу на Яик к братьям, кого с атаманом Богданом оставляем здесь… не навсегда! – Матвей поклонился войсковому кругу и отошел в сторону.
Барбоша снова выступил вперед со словами:
– День вам на раздумья, казаки. Кто останется, тому сидеть на острове, кто пойдет с атаманом Мещеряком, тому собираться в дорогу, сумки сложить, харчем запастись да коня подковать новыми подковами. А старики, которые с вами пойдут, пущай из общего стада отберут овец покрепче, коров дойных да табун коней, чтоб было на ком новые пашни под Самарой пахать. Любо вам такое решение, братцы-казаки?
Войсковой круг поклонился атаманам, дружно выговорил: «Любо!» Обсуждая между собой услышанное от атаманов, расходились, кто приняв уже решение, а кто, как одинокий колос на ветру, еще колебался в раздумье, выслушивая от товарищей разные предложения: кто советовал идти на терский рубеж, а кто уговаривал остаться здесь, на обжитом острове.
Марфа с родителем Наумом на войсковом круге не были, потому встретили Матвея у крыльца избенки немыми взглядами, спрашивая, каково решение приняли казаки.
– Не тревожься, Марфуша, – Матвей нежно обнял жену за плечи, – рожать будешь в Самаре. Отыщем тебе наилучшую бабку повитуху, избу теплую поставим вам с Зульфией и Маняшей. И пока мы с Ортюхой да Митяем будем нести ратную службу вдали от вас, вы спокойно родите нам трех горластых казачат. В помощь вам останется родитель Наум. Думаю, около Самары зверья и рыбы всякой вдоволь, бедовать не придется, тем паче, что тамошние места вам уже хорошо знакомы по прежнему житью промыслом. Не так ли, Наум?
– Помереть с голоду не дам, – кивнул в ответ Наум Коваль, широкой ладонью оглаживая длинную русую бороду, голубые глаза сверкнули нескрываемой радостью. Еще бы! Остаться с непраздной дочерью в надежной крепости со стрельцами в защиту куда спокойнее, чем встречать зиму на острове в окружении враждебных ногаев. Бог знает, что предпримет обозленный недавним побитием Урус, когда Яик укроется толстым льдом? Не бросит ли свои несчитанные тысячи на Кош-Яик с новым огневым приметом, чтобы привести в исполнение угрозу извести казаков всех до единого!
– Собираем пожитки, вяжем узлы. Я возьму еще одного коня для поклажи, – сказал Матвей, пригибая голову, чтобы не удариться о притолоку. – Харчей надо взять побольше, сушеной рыбы, крупы, соли да вяленого соленого мяса. Не явиться бы нам в Самару перед зимой, как явился в Кашлык горькопамятный воевода Болховской с голодными стрельцами. Не думаю, что бояре из Москвы уже пригнали обоз с продуктами нам перед отправкой в Астрахань.
– Соберем все. На новом месте и кусок веревки сгодится, к соседям не набегаешь. Да и соседи-то все такие же новопришлые, большим богатством не обросли, – согласился Наум, пропуская в избу Марфу вслед за атаманом. – То счастье, что я промысловые снасти не растерял, пока добирались сюда из Сибири через Москву.
– Интересно мне, – подумала вслух Марфа, остановившись около самодельного стола и по привычке, входя в дом, перекрестилась на икону.
– Что тебя волнует, Марфуша? – с тревогой спросил Матвей, едва жена сделала небольшую паузу. – Болит что-нибудь?
– Да нет, Матюша, – ласковой улыбкой успокоила мужа Марфа. – Я все думаю, пойдут ли с нами на Самару казаки? Не убоятся ли кары за прошлые набеги на купеческие струги да на ногайских послов?
– Думаю, минет нас боярский гнев, – неуверенно высказал предположение Матвей, присаживаясь на край лавки. – Послужили мы Руси здесь да и в Сибири, и служба эта, надеюсь, зачтется государем, о чем он и в грамоте прописал, стрелецким сотником на Яик привезенной… Ну, а кто пойдет за мной – увидим завтра поутру. Я нарочно не буду никого упрашивать, каждый должен сам выбрать себе дорогу.
