– Не может того быть, чтобы татары, не похоронив, бросили тело атамана в Иртыше. Никто, кроме меня, о могиле атамана не озаботится с истинной любовью, веришь?

– Верю, Гриша, и дай тебе бог силы отыскать могилу Ермака Тимофеевича! – Матвей обнял казака, для чего высокому Гришке пришлось наклонится обнаженной рыжеволосой головой, похлопал по спине и, растроганный, сказал на прощанье: – Доведется быть на Карачином острове, поклонитесь и помяните наших казаков около могильного холма чаркой, а поп пущай молитву скажет!

– Обязательно помянем, атаман! Удачи вам, авось даст бог, и свидимся еще на святой Руси!..

«Вряд ли свидимся, Гриша, – думал атаман Матвей, внимательно наблюдая за своими стругами, которые, удаляясь от устья реки Камы, постепенно выгребали на стремнину Волги, а вскоре и далекие сторожевые костры стрелецкого лагеря исчезли из вида. – Потому как плыть нам в разные стороны, вам в Сибирь, а нам в Понизовье, в заволжские края. Но супротивники у нас одни – татары и ногайцы. А ногайцев и у хана Кучума в войске предостаточно, вместе с башкирцами и бухарцами…»

Ночью казаки гребли веслами, помогая течению унести струги как можно дальше от устья Камы, и только под утро, когда заалело небо на востоке и осветилась Волга на многие десятки верст, атаман вздохнул с облегчением – погони за ними не было.

– Не резон воеводам дробить сотни и гнаться за нами, – поразмыслив, высказался Ортюха Болдырев, сидя рядом с атаманом на последнем струге, откуда лучше видны были просторы реки за кормой казацких судов. – Да и где нас искать? Пошла погоня на Вязьму, а беглый ушел на Клязьму! Ведь мы могли и вверх по Волге уйти, следы запутав для погони. Не так ли? Пока отыщут нас, пока вверх до Камы сызнова подымутся, много времени потеряют, а им еще через Каменный Пояс переходить да к Иртышу горными речками спускаться!

– Верно говоришь, Ортюха! Мы с Ермаком такоже два месяца на дорогу положили, и воеводам не менее надо дней. Да еще сыскать воеводу Мансурова, ежели тот сумел счастливо перезимовать да отбиться от войска хана Кучума и князя Карачи. – Матвей снял суконную шапку, подставил голову под легкий и прохладный над водой ветерок. – Думаю, что смерть атамана Ермака и наш уход придали Кучуму новые силы, сызнова привлекли к нему многих князей, которые откачнулись от него после побития под Кашлыком. Ортюха, вели казакам своим обогнать струги, встанем в голову. Надобно высмотреть заветное место. Думаю, не забыли как по зиме, спустившись по льду Камы, гостили мы недолго у тутошнего промысловика Игнатия, прозвищем Сурок, да кое-что оставили до поры до времени!

– Как забыть, атаман! – откликнулся Ортюха. – То славно было придумано – не везти пищали, бердыши и сабли в Москву, а устроить схрон на правом берегу Волги. Тем и не дали воеводам изъять у нас лишний ратный припас, вывезенный из Сибири! Только жив ли Сурок, не задрал бы его медведь-шатун. И где наши казаки? Может, разошлись по ближним городам, раны свои залечив?

– Узнаем на месте. А теперь правь, Ортюха, ближе к берегу, да смотрите повнимательнее, минувшим половодьем черта земли и воды могла измениться оползнями!

По знаку атамана струги приблизились к правому берегу, прошли верст пятнадцать от устья Камы, и тут Ортюха Болдырев узнал обрывистый мыс, за ним небольшую лагуну, на берегу которой в полусотне шагов от воды на небольшой пологой поляне стояло пять срубов, огороженных высоким общим плетнем для сбережения скотины от волков и медведей. Едва струги поворотили в лагуну, от ближнего к берегу жилья с маленькими оконцами и серым дымом из печной трубы, отошел в долгополом кафтане мужик лет сорока, в серой суконной шапке, русобородый, с пищалью в руках. Некоторое время он поверх плетня смотрел на нежданных гостей в это малопосещаемое местечко, но когда распознал в хозяевах судов казаков, смело отворил просторную калитку, прислонил пищаль к плетню и поспешил навстречу атаману Мещеряку:

– Заждались мы вас, атаман, заждались! Думали, что вы и в самом деле ушли в Сибирь, оставили вашим людям все ратное снаряжение и припасы. Они начали уже было подумывать сесть в челны и самим уходить в Понизовье. Ан нет, вы не забыли товарищей! То-то им в радость будет!

Щекастый, с веселыми голубыми глазами, излишне полный, отчего от соседей-промысловиков и прозвище свое получил Сурок, Игнатий с казаками поспешил к своему жилью, у крыльца которого тут же объявилось все его многочисленное семейство: три взрослых сына, две снохи и шестеро ребятишек мал мала меньше.

– Панфил, беги на делянку, скажи казакам, пущай бросают свои шалаши и спешат сюда – за ними атаман приплыл на стругах! – и пояснил: – Как тепло стало, казаки в ближний лес ушли, от любопытных глаз подальше, чтоб до Казани слух ненужный не дошел. – На ходу Игнатий, улыбаясь во все стороны идущим рядом казакам, заглянул атаману в лицо и осведомился, встанут ли его людишки на отдых в их жилье? Если встанут, то он скажет хозяйке готовить завтрак сколь возможно быстрее:

– Печь протоплена, кашу сварят в один миг, атаман!

– Нет, дружище Игнатий, – остановил Матвей радушного хозяина. – Заберем казаков, оружие, припас зелья и свинца да и поспешим на Понизовье. Веди в амбар, будем спешно сносить пищали, бердыши и сабли на струги, а тем часом и твои жильцы придут сюда. Скажи, все ли поправились? Никто не умер за зиму от болячек или по какой другой причине?

– Все живы, атаман, все! Да к ним по весенней распутице ватага каких-то мужиков пристала, желание имеют в казаки податься. Из амбара взяли два десятка сабель и тем оружием ежедневно до седьмого пота махали, наскакивая друг на дружку!

И снова Матвей порадовался тому, что в свое время не выдал оружие воеводе в Соли-Камской, сказав, что свезет это в Москву и там сдаст в арсенал. Но по дороге на Русь, спускаясь удобным трактом по льду реки Камы, заведомо зная, что второй раз он со своими казаками в Сибирь не пойдет, Матвей догадался за связку соболей в сорок шкур договориться с промысловиком Игнатом принять больных казаков на излечение и орудие для сохранности до весны. И пообещал, что при взятии своей поклажи и людишек он одарит промысловика столь же щедрым подарком.

– Это оружие не своровано, – пояснил Матвей Игнатию, чтобы у промысловика не возникло дурного подозрения. – Это оружие наших ратных товарищей, убитых татарами в Сибири. Никакого сыска по нему вести не будут, а вольным казакам оно сгодится.

– Сохраню все в тайне, а мои бабы казаков быстро поставят на ноги, на медведя с рогатиной своими ногами пойдут! Чужие людишки у меня редко бывают, по амбарам и постройкам не шарят, а мне и моим домочадцам нет резона излишне болтать. Да и базара ближе казанского рядышком нет, куда я смог бы всю этакую громаду свезти и распродать по копейке за саблю, по пяти за бердыш, – пошутил Игнатий.

Матвей Мещеряк повернулся в воротах плетня к казаку Федотке Цыбуле, сказал:

– Доставай наши гостинцы хозяину. Ортюха, прими оружие да снесите на струги. Надобно спешить – бог весть, что надумает воевода Сукин, вдруг да пустит в угон за нами хотя бы и малую стрелецкую силу. Нам нет никакого резона схватываться со стрельцами и терять казаков. Ба-а, вот и наши медвежатники из лесной чащобы вылезли! Братцы, хватай их в охапку, покудова сызнова по кустам не разбежались!

Из леса скорым шагом, радостно улыбаясь давним сотоварищам, а то и родным братьям, вывалила приличная толпа разно одетых казаков, бородатых, с оружием в руках. Начались шутливые выкрики, объятия, хлопанье по спинам, а иные крепко целовались, потому как и вовсе не надеялись сызнова увидеться и сойтись в одном войске.

– Батюшки, Самсонушка! Да ты ли это? В одну зиму бородищей оброс, лешему под стать выглядишь!

– Зато щеки не мерзли, да и вокруг шеи не один раз можно обернуть вместо женского пухового платка!

– Тимоха, растолстел на московских сдобных калачах! А мне сорока на хвосте весточку принесла, что соблазнил ты старую боярыню, да и обвенчался с ней, живешь теперь припеваючи, от чугунка с мясом не отползаешь даже по нужде!