— Что? — переспросила она, облизнув пересохшие губы.

— Места, говорю, у нас особые, барышня. И родник этот с целительной силой, и дерево особое, двойное. Дуб и береза, аки любовники, сплетенные корнями и стволами. Диво дивное. И девки, и парни бегают сюда тайком, чтобы…

— … ленты завязать, — договорила за него Лиза.

И тут же вспомнила, где и когда слышала об этом дереве, снова будто наяву ощутила шершавость коры под ладонью и услышала голос из прошлого:

«Symbole de la amour^[349]. По крайней мере, деревенские верят в это. Видите лоскуты и ленты? Считают, коли повяжешь их, затянув потуже, любовь будет счастливой. И продлится вечно…»

Ей никоим образом нельзя ехать в Вешнее! Вот бы было диво, явиться на двор к Зубовым в крестьянской бричке! Лиза даже представить себе не могла, как бы повела себя Варвара Алексеевна при том… Вешнее. Соседнее имение с Заозерным — владениями Александра. Она так много думала о нем и о прошлом в последние часы, что кто-то свыше будто услышал ее невысказанное желание. Но она не может… Не может!

— Далеко ли до ближайшего имения? Не твоей барыни, — уточнила Лиза, стараясь говорить как можно решительней. И сама удивилась звуку своего голоса — настолько он прозвучал слабо и тихо. — Отвези меня в Рогачев, коли нет никого из бар поблизости.

— Рогачево, милостивая барышня, — поправил ее крестьянин. — Только оно в верстах…

Лиза не дослушала его. Желудок вновь болезненно скрутило, и, сгорая со стыда, она упала на колени, когда к горлу подступило его содержимое. Слава богу, крестьянин молчал и не подошел ближе, пока ее выворачивало сначала полупрозрачной водой, а потом горькой желчью.

— Барышне бы дохтура, — произнес он несмело, подавая ей мокрую холстину вытереть лицо. — Барышня не доедет так до Рогачево… дозвольте, милостивая…

Лиза оттолкнула его руку и отбросила холстину в траву. Мысли метались в голове, словно перепуганные птицы, но главенствовала среди них только одна: «Доктор Клинского уезда — Журовский, и он не может не вернуть ее обратно… к нему… к Marionnettiste!»

— Мне нужно… в… Рогачево…

А потом мелькнула мысль: «Почему в Рогачево? Я ведь еду в Муратово… Или я еду в Заозерное?» Желудок скрутило в очередном остром спазме, и осталось лишь одно желание — оказаться в полном одиночестве.

Лиза метнулась куда-то в сторону, между белеющих стволов, где ей снова пришлось уцепиться за березку, чтобы не упасть. А потом вздрогнула от тихого шума над головой: зашелестели крыльями, закаркали в полный голос потревоженные вороны, сидевшие на деревьях в тени у родника. Отчего-то показалось, что они летят прямо к ней, терзать клювами, как в том страшном сне, и Лиза рванулась из последних сил, сама не понимая, куда бежит. Перед глазами только и мелькали стволы берез, пару раз больно хлестнуло по лицу ветвями, но Лизу, слышащую только оглушительное карканье ворон, это не отрезвило. Наоборот, ей показалось, что птицы кружат так низко, что вот-вот выклюют ей глаза.

Яркий свет ослепил Лизу, когда она выбежала из березовой рощицы и шагнула прямо в плотные ряды зеленеющих колосьев. Свет был настолько ярок, что пришлось зажмурить веки, а когда она распахнула глаза, то увидела свой давний кошмар наяву.

Кругом было белым-белом от снега, куда ни кинь взгляд!

Откуда снег? Почему снег? Сейчас же лето… лето! Определенно, лето.

Она даже могла назвать дату… Могла бы. Если бы только не было так жарко. Если бы не давил так на горло высокий, наглухо застегнутый ворот платья, у которого Лиза уже оторвала пару пуговиц. Если бы не путались мысли от жара, так крепко обнимающего ее сейчас, что даже тяжко было вздохнуть.

Как и шаг… Так тяжело сделать шаг по этому рыхлому снегу. Она проваливалась по колено. Падала и снова вставала. И опять падала. Тяжелые от влаги юбки облепили ноги, руки при каждом падении тут же обжигало холодом. Лиза собирала остатки сил, чтобы подняться на ноги и снова сделать шаг, стараясь не думать о том, как слабеет с каждым движением.

Откуда снег? Почему?.. Почему снег? Почему так холодно, несмотря на жар?

Эти мысли только питали страх, плещущийся в ней на грани истерики. Слезы подкатывали к горлу тугим комком, мешая дышать, и она чувствовала, что умирает от удушья.

Она умрет. Господи, она умрет в этом белом поле, которому не видно конца из-за кружащей в дикой пляске метели!

Но паника прошла так же скоро, как и подступила. Вдруг стало все едино. Захотелось упасть в снег, вжавшись щекой в холодную перину, и закрыть глаза. Провалиться в сон, откуда ей уже не будет возврата. Никогда… И не будет больше ни печали, ни боли. Ничего не будет.

Ее заметет снегом. Укроет метель до самой весны от глаз чужих. И только когда придет весна, и крестьяне выйдут в поле на первые работы, должно быть, найдут ее останки. Если прежде птицы не склюют ее до последнего кусочка. Вороны, чей приближающийся крик Лиза так отчетливо слышала сейчас сквозь метель, что ворожила вокруг нее.

— Кррааа! Кррааа!

Все ближе и ближе. А сил все меньше и меньше… Надо было держаться подальше от деревьев. Не идти к тому месту в поисках давно уже безнадежно утраченного. Только вороны ждали ее там, сидя на ветвях, покрытых толстым слоем снега, который все наметала и наметала метель.

И ни за что ей не убежать теперь, не спрятаться в этом снегу от их острых клювов. Они будут тянуть ткань ее шляпки, болтающейся на лентах за спиной, рвать платье, больно бить клювами по плечам, голове и ладоням, пока она будет тщетно укрываться от их атаки. Совсем как в том сне. В кошмаре, что мучил ее прежде, и, как оказалось, предвещающем ее гибель.

— Кррааа! Крраааа!

Когда-то ее уже спасли от ворон сильные руки. Лиза помнила об этом так отчетливо, словно то было вчера. И она хотела, чтобы так же случилось снова. Чтобы он спас ее от этих ворон. От жара, мучающего тело. От удушья, что стягивало горло все туже. От боли, терзающей душу.

Искупления… Она хотела искупления. Томилась желанием получить прощение. Так она говорила себе. Но только теперь Лиза поняла, что все это отговорки. Она хотела к нему! Одна-единственная минута рядом с ним. И все. И будь, что будет.

Она хотела к нему. И даже умереть рядом с ним было не так страшно. Страшнее было умереть, не увидев его вовсе…

Глава 40

Лето 1830 года,

Заозерное

По площадке разлетелся сухой звук выстрела. Спустя пару мгновений у краешка дула появилось облачко порохового дыма, помешавшее сразу разглядеть, поражена ли цель. Но, конечно, с кремневым замком не сравнить, хотя с непривычки промахнулся он знатно.

Александр в который раз осмотрел пистолет из пары, доставленной вчера из Москвы вместе с новым охотничьим ружьем. Любовно погладил гравировку на дуле — знак оружейного мастера. Хоть какой-то толк вышел от той поездки!

Впервые за долгие дни, когда дождь лил стеной, наконец-то выглянуло солнце, но парило так, что выезжать на верховую прогулку не было никакого желания. Соседи, составлявшие Дмитриевскому компанию на гоне, затаились от затяжной непогоды в своих имениях. Одному было скучно. Потому и решил опробовать новое оружие. Он заказал его в Москве около месяца назад, но поначалу даже не хотел касаться присланных коробок. Ведь при одном взгляде на них просыпалось глухое раздражение и злость на самого себя за тот визит в Москву, в его положении и вовсе лишний…

При воспоминании о поездке в первопрестольную настроение Александра, и без того худое, испортилось окончательно. Потому и посланца с запиской от доктора, сменившего господина Журовского, принял он крайне нелюбезно. Крестьянину в летах, смущенно мявшему в руках войлочную шапку, пришлось покорно дожидаться в сторонке, пока граф не отстрелял изрядно капсюлей^[350], наслаждаясь тем, как ложатся в руку и пистолет, и ружье. Только когда заныли мышцы от усталости, Александр протянул ружье одному из лакеев, подставил плечи под шелковый шлафрок, тут же наброшенный на него другим лакеем, и изволил обратить внимание на посланца.