Учитель - это страдалец: в душе его истории и жизни не только счастливые, и, если не сострадать, не помогать, а только свидетельствовать, ты уже дурной учитель.
Учитель - это душа учеников и родителей; без духовной близости, без понимания сердечного, а не формального нет подлинного доверия.
Учитель - это нравственник в высшем понятии; слова без собственного примера не стоят ничего, а поступки, противоречащие словам, уничтожают не только конкретного педагога, но и все святое сословие учительства...
Об учителе можно говорить много, да и сказано немало - доброго и светлого. Тут же хочу сформулировать мысль, которой должно быть, на мой взгляд, во главе угла.
Учитель - святое имя, учительство - святое занятие. Имя и дело вызывают только одно чувство - доверие. Безграничное, порой даже слепое доверие. И не только учеников, а и родителей. Ведь родители тоже вчерашние ученики.
Так вот именно в силу безграничного доверия к учителю страшны те случайные люди, присвоившие себе это святое имя, кои, получив педагогический диплом, возомнили, что уже одно это дает им право на учительский авторитет, ничуть не приблизив себя, свою личность к святости звания и труда.
Плохо, когда дурной человек работает инженером. Ужасно, когда дурной человек становится учителем... Вред от него в тысячу крат больший. После такого учителя остаются в незрелых еще душах темные следы, и потребуется немало усилий светлых людей, чтобы следы те забелить иными, праведными поступками и словами...
Вслушайтесь, как торжественно - гимном! - звучат превосходно точные слова Константина Дмитриевича Ушинского:
"Только тот, кто сохранил в себе возможность во всякую минуту стать лицом к лицу с своей собственной душой, не отделяясь от нее никакими предубеждениями, никакой привычкой, укоренившейся глубоко и потому бессознательной; только тот, кто не торгуется с самим собой и готов всегда, во всей целости своей души, решиться на то или другое, без задних мыслей, без скрытых, не выдавшихся наружу чувств, без обманчивых фраз, только тот способен идти по дороге самоусовершенствования и вести по ней других. Как самовоспитание человека, так и воспитание дитяти - не внешняя полировка, а истинное, проникающее всю душу воспитание, - основываются на этой цельности, полной прозрачности и беззаветной искренности души".
Сказано век назад, а ведь точно про "классную" Матвея.
Где уж тут до цельности, полной прозрачности и беззаветной искренности души!
В письме подростка про это не сказано, но не так уж трудно уловить и задние мысли учительницы, и обманчивые фразы, и торговлю с самой собой...
Да разве имеет право учитель разделять семьи своих учеников на "нормальные" и "ненормальные", разве перед ним, учителем, не равны все, и разве не ближе, не больнее, не дороже для него те дома, в которых не все в порядке?..
Кто, какие наставники воспитали в сей "классной" - не правда ли, липкое и точное имя для этой дамы придумал Матвей - такое чистоплюйство, схожее, прямо скажем, с дореволюционным ханжеством сословных воспитателей?
Нет прощения этой "классной", нет и не может быть оправдания ей. Не учитель она вовсе и пусть не марает это святое имя единственным и достаточно зыбким признаком - тем, что лишь работает в школе...
Это урок первый.
Урок второй. Как видимо, как заметно вытекает он естественным следствием из первого урока. Ведь учительнице поверила мать Матвея.
То ли материнского сердца и чутья ей недостало, то ли просто ума...
Выгнать из дома Колю, друга сына, который, как выяснилось не без помощи "классной", из "ненормальной" семьи.
Да, все отступило в матери Матвея, все родительские и человеческие чувства, кроме одного - материнского эгоизма.
Почудилось ей, что Коля из "ненормальной" семьи - этакий бациллоноситель, что он непременно заразит ее чистенького сына, а на самом-то деле сама заразила Матвея тяжким вирусом бесчестия.
Можно представить себе, какие чувства владели Матвеем, когда мать выгнала Колю из их дома!
Сколько стыда перед другом, стыда за мать, за учительницу - сумевшую, смогшую! - разделить, развести двух друзей из одного класса! Сколько ненависти, наконец, сколько нетерпимого, яростного - и праведного - зла вселила мать в доброе, видимо, сердце сына!
Эта история, урок второй, который преподала Матвею мать с согласия и при поддержке "классной", был, в сущности, актом величайшего недоверия к подростку. Грубейшим педагогическим произволом. Взявшись за руки, мать и учитель преподнесли подростку этот второй урок.
Вполне допускаю, что вовсе не думали они, какой вывод сделает Матвей из этого урока.
В ход вступила система, увиденная Сухомлинским.
Взрослые не заметили привычного для их, в данном случае испорченного, взгляда. Для Матвея же в ряду определений "ненормальных" семей - не только выпивки и гулянки родителей, но и меньшая в сравнении с его домом материальная обеспеченность.
Вот и вывод. Оказывается, всё в этом мире решают деньги!
Не дружба, к которой он тянулся.
Не равенство сверстников независимо от обстоятельств, в которых они оказались.
Не искренность товарищества.
А деньги!
И вот он едет на юг. Не наивный паренек, но человек, одетый в американские - просто так не достанешь! - джинсы, в модную "фирменную" майку. Человек внешне обкатанный, знающий кое-что в жизни. И в то же время наивный и зеленый, как свежие листики березы!
Боже, как часто и поверхностно несправедливо судим мы ребят, одетых по последнему крику моды, как спешим мы, взрослые, побыстрее осудить их, про себя хотя бы, быстренько, с первого взгляда причислив лохматого да пижонистого в разряд "волосатиков", "отпетых", "шпаны". Как неповоротлив наш ум и стоеросово прямолинейны наши представления - и к кому прежде и охотней всего?
Да к нашим же собственным детям, к сверстникам их, как две капли похожим на детей наших.
Сколько раз приходилось мне слышать вдруг непристойную ругань, оскорбления, окрики, которыми то ли старец, то ли средних лет гражданин наделяет ни в чем, кроме своего облика, не выделяющихся подростков. Стучит палкой, так и брызжет слюной, а у самого дома точно такие же внуки или правнуки, которых и любит, и уважает. Атавизм, что ли, это какой, пережиток первобытных черт, когда взрослые не приемлют юных, готовы любую секунду на выпад и особенно охочи к осуждению коллективному, по возможности публичному?
