В качестве подтверждения его речи перед моим носом появилась миска, наполненная дымящимися, коричневатыми от соуса кусочками. Я еле дождался палочек и с огромным трудом заставил себя начать есть это чудо медленно и с достоинством. Впервые за все годы, прожитые в Поднебесной, я понял, что кроме скучной, пресной и тяжелой кухни ее севера здесь есть и другая еда, и она может быть весьма неплохой.

— Я тут все думал: в городе много ресторанов, но какой-то ведь должен быть самым лучшим. Так вот, а почему бы не один из моих? — мечтательно сказал Сангак.

И только когда чашка опустела, я почувствовал угрызения совести: вспомнил про Ян, оставшуюся в монастыре.

— Ведь вы поселитесь у меня, господин? — озабоченно спросил меня Сангак.- Помните, как тогда, — у вас еще не было своего дома в столице, и вы приезжали иногда, ненадолго. Комнаты тут такие же. Сколько угодно горячей воды. Над крышей огромное дерево, вы живете как в лесу. Вот только все время будет пахнуть едой… но Меванча… — тут голос его стал просительным, — ей будет веселее, если рядом будет даосский лекарь. А потом вы построите свой дом — тут это безумно дешево…

Я перевел взгляд на высокие соломенные крыши, окружавшие нас, на кроны деревьев, нависавшие над ними: а ведь это и правда выглядело совсем неплохо.

— Дом? — наконец коснулся я чувствительной для меня темы. — Сангак, ты не понимаешь. Я не просто беден. Я зарабатываю на еду руками. Я не могу купить даже связку фруктов. Это ты — хороший воин, ты успел убежать с деньгами. У меня такого шанса не было.

Повисла пауза. Сангак явно не понимал, о чем я. Меванча смотрела на меня, как на пришельца из другого мира.

— Но ведь это ваши деньги, господин, — выговорил, наконец, он. — Вы не поняли? Я вытащил с подворья ваши деньги. Они ждут вас. Я, правда, одолжил у вас немного на открытие первого ресторана — но вернул все сполна уже месяц назад. Вы не представляете, как они здесь едят, — спускается ночь, загораются огоньки, и все эти здешние мань, а также персы, северяне и кто угодно еще сидят рядами, только успевают работать палочками, — продолжал вещать Сангак. — Найди хороших поваров — и ты богат. Господин, приходите завтра — мы устроим настоящий банкет!

Я не верил своим ушам. Только сейчас до меня дошло, что новый торговый дом в Гуанчжоу открылся, на деньги, которые смуглый юноша с бритой головой привез с собой. А Сангак… значит, Сангак довез до южных морей весь найденный накануне катастрофы клад моего несчастного предшественника!

Я снова стал богатым человеком.

— Банкет? Только я не один, — сказал я им. — Со мной путешествовала одна замечательная женщина. Вам она понравится.

— Сколько угодно, — замахал руками Сангак. — Мы вас подкормим, если вам будет мало одной женщины — купим еще десять. Но… — Тут он стал очень серьезен. -…мы помним, как была хороша та женщина, господин. Такой не будет больше никогда. Мы не забудем ее.

— Я, если еще буду танцевать, придумаю танец в ее память, — поддержала его Меванча.

Это было невероятно трогательно: они сидели, как два зяблика, прижавшись друг к другу, и одинаково кивали, оплакивая прекрасную Ян по имени Яшмовый браслетик, задушенную по приказу императора. Я смотрел на них и пытался сдержать улыбку.

— Да, письмо, — вдруг вспомнил я. — Я пришел сюда для того, чтобы написать письмо брату, — он ведь еще не знает, что я жив, — и отдать его этому молодому человеку, который тут… Вы ведь его знаете, Сангак? Смуглый, бритый, спокойный?

— Ха, — сказали они оба в один голос, — еще бы не знать.

— Его зовут Амихраман — древнее имя, тохаристанское, — добавила Меванча. — Наверное, теперь в моде такие имена.

— И мы для него тоже древние, — хмыкнул Сангак. — Ведь был приказ… да ваш же приказ, господин… чтобы никаких людей из столицы и близко не было рядом с вашим новым торговым домом. Вот мы с ним и общаемся редко-редко, когда он заходит сюда поесть.

— Древние? Неужели он не считает нас с тобой героями и не желает знать о наших подвигах? — усмехнулся я.

— Отлично знает, — на лице Сангака появилась щербатая улыбка. — Вот только он теперь хочет совершить свои собственные подвиги, а мы ему мешаем самим фактом своего существования. Что ж, мне подвигов хватит, я могу и отдохнуть, — признался Сангак. — Тем более что рестораны требуют внимания. Все-таки у меня их уже восемь штук.

Я только моргнул.

— И представьте себе, — закончил Сангак, — этот Амихраман каждый раз возникает в воротах неожиданно, как дэв из облака пыли: щелкнешь пальцами, и он тут.

Я щелкнул пальцами — и, конечно же, в воротах возникла фигура нашего юного смуглого друга. Так он и застал нас, валяющимися на лежанках от хохота.

— Ами, выпейте чая, пока наш с вами господин будет писать письмо брату, — со вкусом сказал ему Сангак.

И доказывать, кто я такой, с этого момента мне уже было не надо.

Я покрывал буквами бумажный свиток, «Ами», почтительно молчал поодаль с чашечкой в руке, в желудке у меня уютно чувствовали себя Сангаковы моллюски, и жизнь была несказанно прекрасна.

В тот же день мы с Ян нежно простились с даосами, которые, впрочем, и сами уже готовились продолжать свой путь по городам империи. «Хэй», — сказал нам каждый из них — мастер Ши, мастер И, даже седой мастер Фэй и все остальные.

Наверное, они забыли о нас в то же мгновение, как мы скрылись с их глаз.

На память моя подруга утащила из монастыря зеленоватый полупрозрачный полог, спасавший нас ночью от комаров.

Зачем он ей понадобился, я понял только вечером, когда мы отправились к Сангаку, отправились с тем, что у нас было, — то есть ровным счетом ни с чем. Я был в одних поношенных даосских одеждах, но Ян… Из серых даосских тряпок она соорудила себе нижнюю юбку, что-то было накручено у нее на груди. А сверху изящнейшими линиями спускался обмотанный вокруг ее тела полог от кровати, прикрывавший последним своим витком плечо, как у женщин из княжеств Инда. Волосы ее были уложены в три валика, на висках и надо лбом, как было принято во дворцах Светлого императора, и украшены сорванными с каменной ограды дикими белыми цветами, источавшими тяжелый аромат.

Если бы все это проделала любая другая женщина, ее осмеяли бы. Но когда Ян шла со мной по вечерним улицам, толпа затихала и расступалась.

Мы вошли под свод ворот на подворье Сангака, когда начали загораться вечерние огни. Я скромно вышагивал чуть сзади моей возлюбленной, а она безошибочно выбрала самое освещенное фонарями место — и остановилась там, чуть склонив голову и потупив глаза.

Меванча, несмотря на живот, подлетела к ней, как кошка к долго путешествовавшей хозяйке, и опустилась на колени. А потом взяла руку Ян и прижала ладонью к своей щеке.

Сангак… Сангак только смотрел то на нее, то на меня широко открытыми глазами.

А потом начался его звездный час.

Он лично выносил блюдо за блюдом. Приготовленных на пару рыбок, усыпанных луком и зеленью. Как будто лакированные красноватые кусочки утки. Нежнейшие коричневые грибы, засыпанные жареным чесноком и переложенные девственно-зелеными стебельками каких-то овощей. И конца этому празднику не было. Ян милостиво пробовала каждое блюдо, шушукаясь с Меванчей в углу.

— Плов, — гнусаво возгласил Сангак в то мгновение, когда съесть что-либо еще казалось уже совершенно невозможным.

— М-м-м, — зазвенел голосок Ян, погружающей пальцы (без всяких палочек, как положено на Западе) в горку дымящегося риса, источающего ароматы кумина, бараньего сала и чеснока.

В этот момент, каюсь, я расслабился, разминая во рту это столь экзотическое для южных краев блюдо, вспоминая родной дом, цветы абрикоса и аромат сушеных дынь. И даже ехидные голубые глаза Меванчи, а также хищный взгляд Сангака, нависшего надо мной, не навели меня на мысль о том, что меня ждет.

Сангак, закрывавший от меня свет фонарей, начал аккуратно сгребать остатки плова на блюде в кучку, которую увенчал долькой чеснока, кусочками бараньего жира и зернышками барбариса.