Тут толпа заревела, к ногам звезды полетели уже не монеты, а целые кошельки.

Еще Меванча танцевала на шаре под знакомые всем «Три тюркских плоскогорья», и на лице ее комический испуг чередовался с чувственной улыбкой. А потом скрипки из Ху начали отбивать совсем бешеный ритм, не хуже гонгов и барабанов, и то был совершенно новый, не виданный еще мною танец.

Для этого танца ей понадобился Сангак.

Резким движением протянула она руку моему другу, сидящему у самой кромки ковра, рука эта изогнулась, ладонь сделала всем понятное движение: это была просьба, да нет, команда — «встань».

Сангак не очень уверенно поднялся на ноги, и танцовщица, вытолкнув его на середину своего ковра, закружилась вокруг него, как вокруг каменного истукана, не касаясь его даже мизинцем. Было похоже, что вот сейчас она врежется в эту твердо стоявшую, чуть расставив ноги, скалу и разобьется — но каждый раз бешеная череда поворотов обводила ее вокруг него (а Сангак только моргал, глядя прямо перед собой). Она отталкивалась от него, как волна от берега, и отлетала снова. И, наконец, перекувырнулась через его плечо так, что только ноги мелькнули, приземлилась сзади и, изогнувшись до земли и держа Сангака за пояс, замерла в абсолютной тишине — потому что тут весь громогласный оркестр замолчал сразу, на рвущем уши аккорде.

Сангак стоял очень прямо, он боялся пошевелиться, и лицо его было строгим и серьезным.

Помню, уже во время второго танца мне показалось, что в ее движениях было нечто не совсем обычное для танцовщицы. Феноменальная легкость прыжка. Кошачьи приседания. Ноги, не знающие усталости. Ленивая грация плеч. И этот прыжок через плечо стоящего мужчины — он был так странно похож на мгновенный бой одного из «невидимок» с громилой, атаковавшим судью Сяо.

— Юкук,- сказал я шепотом сидевшему рядом со мной ветерану.- Ты тоже видишь то, что я вижу?

— Как же не увидеть, — покивал он.- Из женщин-воинов. И не бывших. Я и сегодня не посоветовал бы никому встретиться с ее мечом. Да что там меч, такая может убить и пальцем.

Хрупкое создание с застенчивыми голубыми глазами как-то удивительно быстро поселилось после этого в комнатах над рестораном Сангака. Все хихикали над ее именем, означавшим «кошечка» или «тигренок», — дело в том, что «юкук» (а это вообще было не имя, а кличка, имени его никто не знал) означало «сова»; меня часто называли «ястребом»; в общем, набирался целый императорский зоопарк.

Повара, счетоводы, приказчики из лавок — все краешком глаза наблюдали за Меванчей и Сайгаком, вплоть до того вечера, когда все увидели, как они сидят рядышком и спокойно молчат, не испытывая от этого никакой неловкости. Тут всем и все стало ясно, и единственное, что еще обсуждалось — как они «это» делают: стоя, что ли? Тяжесть туши моего друга делала все прочие варианты рискованными.

— Коня,- сказал я, наконец поняв, что интересных новостей сегодня больше не ожидается, а Юкука, беседующего с некромантами, можно будет выслушать только завтра. Был четвертый день недели, я мечтал успеть немножко поспать, и еще — чтобы Лю сегодня вечером оставила нас с моей прекрасной актрисой совсем одних. Пусть она, сославшись на нездоровье, отправится куда-нибудь подальше, в дом,- изучать мои свитки или что угодно еще.

И мечта эта, как ни странно, сбылась.

— А ты, оказывается, еще и воин,- сказала прекрасная актриса, водя пальцем по моей спине. — Лю, конечно, тонкая душа — как это она догадалась, что сегодня мне хотелось хоть немножко тихо полежать рядом с тобой. Но каких-то вещей она, знаешь ли, не понимает. Для нее ты торговец с Запада, и только. Но просто торговцы — они, как бы это сказать, не такие. Ты, может быть, и торговец, но совсем не простой… И твои шрамы… А вот этот шрам — от меча? Да еще в таком опасном месте, прямо под левой лопаткой.

— Кинжал,- сказал я.- Скользнул по ребру, ушел в сторону, порвал кожу. Я, помнится, даже не успел заметить, как это произошло,- не до того было. А если бы не скользнул, то меня бы здесь не было.

— А вот это,- продолжила свои исследования она, нимало не впечатлясь моим кратким рассказом, — вот это, на правом плече: круглая, маленькая такая штука. Это, конечно, стрела. Расскажи, что чувствуешь, когда в тебя попадает стрела? Это очень плохо?

— Ничего хорошего,- вздохнул я.- Сначала тебя как будто ударяют кулаком — в моем случае тут, сзади, в правое плечо. И вроде бы больше ничего не происходит. Скачешь себе дальше… Но потом замечаешь, что не можешь пошевелить правой рукой и плечом — что-то мешает, что-то держит: очень странное чувство. И это понятно: стрела просто скалывает, как заколка для прически, броню и одежду с двух сторон, спереди и сзади. Боли сначала почти никакой — в битве часто бывает, что боль приходит не сразу. Но потом ты смотришь вниз, и видишь, что у тебя из плеча торчит что-то острое и красное. До тебя не доходит сначала, что это: неужели твоя собственная кость? Как она тут оказалась, почему?

Актриса прерывисто вздохнула, подперев голову кулачками и не сводя с меня глаз.

— Но все-таки,- продолжал я,- постепенно начинаешь что-то понимать. И быстро думать: если сразу не вытаскивать стрелу — можно еще немного проскакать, добраться к своим и попросить помощи. Главное же — если она попала не в плечо, а чуть левее и ниже, то скоро твоя кровь зальет всю грудь изнутри, перед глазами у тебя появится серый туман, и ты упадешь с коня, и тогда никакой надежды… И вот ты скачешь и думаешь: не может быть, чтобы это происходило именно с тобой, ведь все шло так хорошо, да и вообще — ты до сих пор жив и в седле, может быть, все не так и страшно?… Ну, а дальше надо ее все-таки вытаскивать, и вот это очень, очень плохо.

В награду за свой рассказ я получил нежное прикосновение ее щеки к белому шраму и шепот:

— А ведь я о тебе ничего не знаю. А что если ты был великим воином в своей стране?

— А если и был,- поднялся я с шелковых простынь, — если и был — то что в этом хорошего? Много народа уничтожили эти великие воины, а зачем — кто сейчас разберет. Вот, попробуй это вино… Что ты о нем скажешь?

Я осторожно налил из глиняного чайника густое, темно-красное с оранжевым проблеском вино в две чаши из полированного камня.

— Ого,- с уважением произнесла актриса Юй, вдохнув его аромат.- Как будто очень спелые ягоды, и еще… я бы сказала, кожа старого седла… И пряности с Южных островов. Это ведь чистый виноград, тут нет ни шафрана, ни других пряностей? Ой, какая прелесть.

— Перезревшая ежевика, — подтвердил я, глядя на нее с уважением.- И очень зрелая вишня. И кожа — тоже правильно… Даже, может быть, легкий оттенок угля. И, конечно, в такое вино ничего добавлять не надо. Да просто нельзя.

С удовлетворенным вздохом она осторожно перевернулась на спину, краешком глаза проверяя, восхищаюсь ли я ее маленькими торчащими сосками (тут мы обменялись ленивыми и счастливыми улыбками). А потом сделала медленный глоток. Я ждал слов «никогда ничего подобного не пила». Но услышал нечто другое:

— Оно хранилось в сосуде несколько лет, запечатанное воском. Так и скользит по языку, очаровательная кислота, а у корней языка — сладость. О небо, какое тяжелое и густое… Это не похоже на вино из Ляньчжоу, которым угощает наш великий воин Гэшу Хань. Хотя вроде бы куда уж лучше ляньчжоусского. И не Ланлинь, потому что и там, и там вино — золотое, а тут почти черное. И ароматам нет конца, они меняются… Знаешь, это, может быть… Мерв. Я слышала, там есть одна знаменитая винодельня, совсем маленькая, о ней рассказывают сказки. Говорят, один кувшин такого вина стоит больше молодого верблюда… А вдруг это оно и есть? Знаешь, такое вино надо пить из большой стеклянной чаши. Чтобы аромат был сильнее.

Уже по одним этим словам я мог бы догадаться, кто передо мной. Но все же не догадался.

Стеклянная чаша? Да большинство жителей столицы о такой и не мечтали. Ее цена тоже могла оказаться не меньше цены верблюда.

Мгновенно угадать вино из Мерва, да еще и почти назвать знаменитейшую винодельню? Кем надо быть, чтобы знать вкус этого вина монархов и героев?