Поодаль пассажир заметил копию статуи «Давида» Микеланджело, на голову которой какой-то шутник нацепил форменную треуголку гражданской гвардии. За статуей призрачная армия манекенов, наряженных в исторические костюмы, застыла во времени, исполняя па венского вальса. К пышному катафалку с застекленными стенками и гробом внутри привалилась пачка старых афиш в рамках. Одна из них приглашала посетить корриду в Лас-Аренас. Указанные на плакате даты относились к далекой довоенной эпохе. В списках рехонеадоров[7] значился некий Фермин Ромеро де Торрес. Взгляд тайного пассажира заинтересованно скользнул по буквам. Человек, известный до сих пор под другим именем, которому в ближайшее время предстояло кануть в небытие, сгорев в пламени войны, беззвучно повторил: «Фермин Ромеро де Торрес». «Хорошее имя, – подумал он. – Музыкальное. Запоминающееся. Достойное тернистого жизненного пути, какой судьба готовит вечному изгою». Фермин Ромеро де Торрес, а точнее, костлявый человечек с огромным носом, который вскоре решит взять себе эту звучную фамилию, последние двое суток прятался в трюме торгового судна, отчалившего от пристани Валенсии позапрошлой ночью. Чудом ухитрившись пробраться на борт, он спрятался в сундуке, набитом старыми ружьями и тщательно закамуфлированном с помощью других товаров. Отдельные стволы были упакованы в мешки, туго затянутые узлами, что предохраняло металл от сырости, но часть ружей путешествовала без чехлов, внавалку. Именно ими человечек надеялся воспользоваться, если придется выстрелить в незадачливого солдата или в себя, если дела пойдут совсем плохо и от противника отбиться не удастся.
Каждые полчаса Фермин отваживался совершить вылазку, чтобы размять ноги и не окоченеть от холода и сырости, изъязвлявшей корпус корабля. Блуждая среди сложенных штабелями контейнеров и коробок с припасами, он рассчитывал найти что-нибудь съедобное или, если еда не подвернется, приемлемое занятие, чтобы убить время. В одну из таких вылазок он завязал дружбу с крысенком, местным старожилом, в борьбе за пропитание поднаторевшим в набегах на корабельные грузы. Преодолев естественное недоверие, зверек робко приблизился и, согреваясь в тепле коленей человека, разделил с ним трапезу, угостившись кусочками жесткого сыра, который Фермин обнаружил в одном из ящиков с продовольствием. Сыр, если твердая маслянистая субстанция заслуживала такого названия, вкусом напоминал мыло. Насколько мог судить Фермин, руководствуясь своими познаниями в гастрономии, ни одна корова или другое жвачное животное не приложило руку, а точнее копыто, к созданию этого продукта. Наверное, не зря придумали поговорку, что «на вкус и цвет товарищей нет». Однако лишения последних дней заставили серьезно усомниться в справедливости народной мудрости: оба обитателя трюма набросились на еду с жадностью, какая возникает обычно после длительной голодовки.
– Любезный мой грызун! Военная встряска среди прочего дает то преимущество, что буквально в одночасье помои превращаются в пищу богов, и даже дерьмо, художественно наколотое на палочку, начинает издавать изумительный аромат французской boulangerie[8]. Почти спартанский рацион – похлебка из хлебных крошек и опилок, размоченных в грязной воде, – закаляет дух, а также изощряет вкус до такой степени, что однажды может почудиться, будто настенная пробка ничем не хуже иберийской свинины, если та ненадлежащего качества.
Крысенок терпеливо выслушивал Фермина, пока они вдвоем расправлялись с продуктами, которые таскал нелегальный пассажир-безбилетник. Иногда, насытившись, грызун засыпал у ног человека. Фермин наблюдал за зверьком, осознавая в глубине души, что они подружились потому, что, в сущности, очень похожи.
– Мы стоим друг друга, приятель, философски переживая натиск обезьяны прямоходящей и выцарапывая себе все, чтобы выжить. Даст Бог, в недалеком будущем приматы, получив по носу, исчезнут вовсе, отправившись возделывать райские кущи вместе с диплодоками, мамонтами и птичкой додо. И тогда вы, существа домовитые, кому для счастья достаточно есть, блудить и спать, сможете унаследовать планету, в крайнем случае разделив ее с тараканами или иной разновидностью насекомых.
Даже если у крысенка имелись возражения, он не подавал вида, предпочитая мирное сосуществование без разногласий по фундаментальным вопросам и заключив с человеком своего рода мужской договор. Днем до них порой доносились шаги и голоса моряков, эхом отдававшиеся в льяле. В редких случаях, когда кому-либо из матросов взбредало в голову спуститься в трюм – в основном чтобы чем-нибудь поживиться, – Фермин отступал на исходные позиции, возвращаясь в ящик с оружием, и там, одурманенный качкой и запахом пыли, проваливался в сон. На второй день пребывания на борту Фермин, новоявленный Иов, прилежно изучавший Священное Писание от случая к случаю, сделал открытие. Осматривая ярмарку чудес, которая скрывалась в брюхе этого Левиафана, он набрел на большую коробку с экземплярами великолепно изданной Библии. Свою находку он расценил как вызывающую и весьма гротескную, однако за неимением иной духовной пищи для литературного досуга решил позаимствовать одну книгу. При свече, также изъятой из корабельного груза, Фермин зачитывал вслух себе и своему спутнику фрагменты из Ветхого Завета, который ему всегда казался намного увлекательнее и кровожаднее Нового.
– Обратите внимание, мэтр, далее следует фантастическая притча, исполненная глубочайшего символизма и приправленная кровосмешением и жестокостью, от нее пробрало бы до печенок самих братьев Гримм.
Под эгидой моря они вместе коротали часы и дни вплоть до 17 марта 1938 года. Открыв глаза на рассвете, Фермин обнаружил, что его хвостатый приятель исчез. Вероятно, грызуна напугало чтение предыдущим вечером фрагментов из Откровения святого Иоанна Богослова, или он просто почувствовал, что плавание близится к концу, и предпочел затаиться. Фермин, как водится, промерз ночью до костей. Пошатываясь, он кое-как добрался до наблюдательного пункта – одного из иллюминаторов, сквозь который пробивалось дыхание багровой зари. Круглое окошечко находилось лишь немногим выше ватерлинии, и Фермин увидел, как над волнами цвета красного вина поднимается солнце. Лавируя между ящиками со снаряжением и проржавевшими велосипедами, связанными веревками, он метнулся к противоположному борту и выглянул в другой иллюминатор. Рассеянный, будто сотканный из золотистой дымки, луч портового маяка скользнул по корпусу корабля, и все окна трюма полыхнули светом. А вдали, в туманной дымке, причудливым кружевом обвивавшей башни, купола и трубы, распростерлась на берегу Барселона. Фермин улыбнулся, забыв на мгновение о холоде, ушибах и синяках, покрывавших тело и заработанных в стычках и передрягах, выпавших на его долю в последнем порту, где он очутился.
– Лусия… – прошептал он, воскрешая в памяти лицо женщины, мысль о которой поддерживала в нем желание жить в самые тяжелые минуты.
Фермин вытащил конверт, лежавший во внутреннем кармане пиджака с тех пор, как он покинул Валенсию, и тяжело вздохнул. Мечты развеялись в одно мгновение. Судно подошло к порту гораздо ближе, чем он рассчитывал. Каждый уважающий себя «заяц» знает, что попасть на борт не так уж и трудно. Самая сложная часть операции – выбраться целым и невредимым из переделки и удрать с корабля незамеченным. И если он все еще собирался ступить на землю собственными ногами, не растеряв костей, следовало заранее продумать план бегства. Команда засуетилась с удвоенной энергией, и, прислушиваясь к беготне на палубе, Фермин почувствовал, что корабль начал менять курс и сбавил обороты двигателя, пройдя горловину порта. Он спрятал письмо в карман и поспешил уничтожить следы своего присутствия, затолкав подальше огарки свечей, мешки, служившие ему постелью, Библию, располагавшую к созерцательному чтению, а также объедки суррогатного сыра и старых галет. Затем предпринял попытку заколотить ящики, вскрытые в поисках провианта, забивая гвозди на место облезлым каблуком стоптанных ботинок. Обратив внимание на плачевное состояние обуви, Фермин решил, что, как только высадится на сушу и выполнит давнее обещание, непременно раздобудет пару туфель, которые не будут выглядеть так, словно их стянули из морга. Занимаясь наведением порядка в трюме, нелегальный пассажир через иллюминаторы мог наблюдать, как судно пересекает акваторию порта Барселоны. Он вновь прижался носом к стеклу и вздрогнул, заметив высоко, на вершине горы, очертания крепости и военной тюрьмы Монтжуик, парившей над городом, словно хищная птица.
